с и услышав твой голос, я поняла, что это та самая встреча. Но, господи, как же поздно!
На столике рядом с моей больничной кроватью расположился уже целый ряд подарков – куколка, какие-то безделушки, каждая очень мила и со смыслом, в нескольких вазах бесчисленные букеты, которые ты приносил каждый раз. Фиалки, невесть где раздобытые посреди зимы… «Они так похожи на ваши глаза, Эдит…»
– Мои глаза? Что ты, Тео, от моих глаз уже и воспоминаний не осталось.
– Они фиалковые, я знаю, просто, когда вы смотрите в зеркало, не так хорошо видно, а когда смеетесь или поете, тогда лучше.
Смешно, но я помню каждый день, почти каждый час из тех, что ты рядом со мной. Боже, как их мало, ничтожно мало по сравнению с часами, что были до этого, без тебя!
Господи! Господи! Господи!
Оставь его мне
Еще немного,
Моего любимого!
На день, на два, на неделю
Оставь хоть ненадолго…
Тео, я пела эту песню до встречи с тобой, имея в виду других, но теперь знаю, что пела о тебе и о себе. Как мало осталось, и как больно это сознавать…
Я потеряла счет дням, и, если честно, мне впервые не хотелось выздоравливать и выбираться из больницы! Смешно? Для меня вовсе нет. Раскрою секрет: я знала, что, когда наступит завтра, снова придешь ты, принесешь какую-нибудь смешную мелочь, начнешь что-то рассказывать, блестя глазами и иногда вдруг переходя на греческий, когда нужно показать что-то особенное, но не хватает слов и даже взмахов рук. Тео, это так смешно, когда ты – большой, сильный ребенок – рассказывал что-то по-гречески, и я только по ширине разведенных в стороны рук понимала, что это откровенное привирание рыбака о пойманной добыче. Рыба явно была больше меня и сильнее в несколько раз.
Знаешь, я тихонько попросила доктора не торопиться выписывать меня из больницы! Тот чуть растерянно пробормотал:
– Я обещал вашему другу, что выпишу поскорей, чтобы он мог вас забрать. А он обещал беречь вас от сквозняков…
– Какому другу?
Фраза удалась со второй попытки, потому что от подозрения, сладкого подозрения, Тео, горло перехватил спазм.
– Высокому молодому человеку, что ходит каждый день. Он вам не друг, мадам?
– Друг, и еще какой. Можете выписывать: если он обещал беречь, то обязательно сбережет.
Врач подозрительно покосился на мою счастливую физиономию и на всякий случай уточнил:
– Это точно ваш друг, мадам?
Я поманила врача к себе скрюченным пальчиком, и, когда тот наклонился, тихонько поинтересовалась:
– Слишком молод и красив? А я рядом с этаким красавцем старая развалина?
– Вы – Эдит Пиаф!
– Это на сцене я Эдит Пиаф, а вот здесь, на больничной кровати, тридцать килограммов костей и кожи, и нужно быть осторожной, чтобы кожа не прорвалась и кости не рассыпались по всей палате.
Врач оказался что надо, он также тихонько рассмеялся, оценивающе окинул мои мослы, прикрытые одеялом, и покачал головой:
– Думаю, вы ошибаетесь, мадам, килограммов на пять больше.
– На два!
Новый критический взгляд.
– Согласен, на три!
– Доктор, вы не могли бы подать мне зеркальце, оно вон там. Сейчас придет этот красавец, а я такая растрепа!
– Помаду, мадам?
– И помаду, пожалуйста…
Ты забрал меня домой, помнишь? И нес на руках.
Все так просто…
– Эдит, вы долго пробыли в больнице, будет кружиться голова, и эскулапы подумают, что рано выписали. Можно, я понесу вас хотя бы по лестнице?
Я вспомнила «эскулапа», с которым беседовала перед твоим приходом, счастливо улыбнулась и милостиво согласилась:
– Несите, это не слишком тяжело.
Рослый красавец-грек (не спорь, мне лучше видно, и вообще, оценить красоту мужчины может только женщина!) навсегда вошел в мою жизнь. Почему-то с первого дня я была уверена, что ты меня не бросишь, что бы со мной ни случилось. Было ли мне стыдно? Однажды я услышала вслед шипение:
– Как не стыдно, снова подцепила молоденького!..
Нет, мне не стыдно, это последний подарок судьбы, Тео, я точно знаю, что последний и что ненадолго. А еще, что я его заслужила.
Ты привез меня домой, помог устроиться поудобней и смущенно топтался, явно не зная, что делать дальше. Тео, до чего же у тебя был глупый вид, когда ты наконец решился пробормотать:
– Можно
