но потом явился Животное, и она переросла в домашний мини-Утриш, а он – местами в оргию. Кое-кто закончил ту ночь в больнице.
Мы с Животным столкнулись посреди улицы Чехова за сутки до моего переезда. Он выглядел как альт-рок-хиппи: волосы ниже ушей, загорелые татуированные руки в феньках, узкие джинсы, кеды в клетку. Мы зашли в кафе «Фагот», где звучали The Cranberries.
Полистав меню, Животное сказал мне:
– Как насчёт вот этой пиццы с бараниной?
– Которая трёхэтажная?
– Ага.
– С двойным сыром и фрикадельками?
– Именно.
– Чувак, ты глянь, сколько она весит. Мы не осилим.
– Я очень голоден.
– И всё же.
– Давай так, – говорит Животное. – Если мы вдвоём не съедим эту пиццу, ты пожизненно будешь круче меня.
Это было глупо, но оттого вдвойне заманчиво. Я не знал, является ли крутость относительным понятием, а если её можно измерить, то в чём, а также передаётся ли она таким путём, но всё же это было дьявольски заманчиво. Я не знал кого-либо круче Животного.
– Ну а если съедим? – спросил я.
– Статус-кво сохранится.
Я ещё раз взвесил данные и сказал:
– Пицца считается съеденной, когда она будет целиком внутри нас. Если выйдешь из зала, пока не доедим, проиграешь спор автоматически.
– Замётано.
Мы ударили по рукам и заказали пиццу и пиво. Я рассказал Животному, что уезжаю в Питер, а он – как пил с археологами отвар мухоморов. Официантка не без труда вынесла нашу пиццу и водрузила её на стол. Я захохотал.
– Да ты взгляни на эту громадину! Её вдесятером не съесть!
Животное молча решительно заткнул салфетку за ворот футболки и приступил к трапезе. Я съел пару кусков с верхнего яруса и насытился. Паша вгрызался в хрустящее тесто, упивался сыром, смаковал баранью плоть, овощи и грибы, шумно всасывал фрикадельки и выглядел при этом, как человек, который знает, что делает. Я уже было забеспокоился, но когда Животному оставался до победы всего один кусок, он вдруг отстранился, вздохнул, утёр рот салфеткой и сказал:
– Поздравляю, Серёга. Ты пожизненно круче меня.
– Большая честь, – сказал я.
И немедленно выпил.
149. Блюз
Мы с Животным в яхт-клубе у памятника-корабля, азовские волны лижут наши босые пятки. Шалит рваный бриз. Пиво названо в честь реки, сухари – в честь премьер-министра.
– Что нового на Утрише? – спрашиваю.
– Разное было. Один геолог мне затёр про Великое Но.
Это был первый раз, когда я услышал о Великом Но от кого-то ещё.
– Продолжай, – говорю, скрывая волнение.
– А чего продолжать? Всегда оно есть и никуда не уходит. А если уходит, то ему на смену тут же спешит другое. Как будто без Но и нельзя вовсе.
– Почему
