никого нет, только миражи.
Шагая через бурю, Варлам чувствовал нарастающую в груди глухую тяжесть, такую, что выть хотелось. В последние годы бывало такое. Прихватит что-то, невидимой рукой точно за шкирку возьмет и от этого боль по всему телу; не физическая боль, но та, что в сердце, ещё сильнее. И появляется в голове противный голосок. Всё могло быть иначе, говорит он. Сверни ты на нужную развилку тогда, сейчас не был бы как пёс – один. Вот и брата уже нет. Теперь что? Куда вернёшься? Пустой дом у тебя остался. Ни жены, ни детей. Кореш твой закадычный два года как в могиле, последний был. Больше нет. Пустой ты. Никчёмный. На луну теперь только выть осталось.
Варлам сплюнул, наступил в рытвину, полную бурлящей дождевой воды, и остановился. Вот и камень, точно, как в сказке. Может, и сейчас предлагает свернуть. Куда? Если и есть надписи, не разглядеть их под слоем мха. Думает Варлам, а что если они там были, всегда были эти надписи, и если бы не валял дурака, то давно бы прочёл их и сделал правильный выбор. Пошёл бы направо, а не налево. Сказал бы «да» вместо «нет». Птицей летал вольной, а стал кем? Наклонился Варлам к камню у дороги. Чем чёрт не шутит. Вдруг там что-то. Протянул руку, стал щупать мокрый мох, пропитавшийся дождём, но вскоре сообразил, что только обманывает себя. Камень изрезан временем вдоль и поперек, если были слова, то без остатка стёрлись.
Варлам выпрямился, посмотрел по сторонам. С возвышения открывался вид на дома и реку, на лес, подступающий справа и слева к Афонино. Теперь из-за бури ничего нельзя было разглядеть, даже ближайший дом. Громадный дождевой фронт накрыл всё, куда добирался взгляд, по воздуху носились оторванные ветви, фрагменты сломанных заборов, шифера, дрова из разворошенных поленниц. Только уж совсем ненормальный продолжил бы путь, но Варлам не испугался, сказав себе, что терять ему теперь нечего. Убьёт чем, так брат одного не оставит. Если где-то он есть, то наверняка ждёт.
Ободренный такой мыслью, Варлам зашагал дальше по дороге. Прогулка его теперь напоминала игру. Будет ли буря настолько сильна, чтобы поднять его и понести над землёй. Будет ли сам он сильным настолько, чтобы противостоять ей. Идёт, то ускоряясь, когда ветер толкает в спину, то замедляясь, когда в лицо; но идёт, зубы скалит, смеётся, издевается над стихией. Вот я иду, давай, свали меня с ног! Слабо? Ближайший дом, Карповы в нём жили, уже пять лет пустой. Окна мёртвые, голубая краска снаружи облезла. Добрался Варлам до ограды, взялся за острые штакетины, чтобы перевести дух. Стоит, слышит треск и грохот. Часть крыши на его глазах отрывается и летит вверх, крутясь; рушатся балки, стонут, стучат, падают во двор, тут же стекло звенит, но почти неслышно. С чердака ветром выдувает разный хлам, и тот летит, словно великанская шрапнель; Варлам не собирается рисковать – несётся прочь, подгоняемый ветром. Мимо пролетает длинная доска, коробки катятся по земле, подпрыгивая. Обернувшись, он видит, как падает забор вместе с воротами, а крыша амбара
