возразила полудочка. – Вы отстали от жизни и в ней не ориентируетесь. Если сегодня сажать всех, кто занимается сексом раньше восемнадцати лет, город опустеет, а тюрьмы лопнут.
Он не ответил, не зная, чем крыть Ксенькину аргументацию. Возможно, она в чем-то была права.
– Мы живем в троглодитской пещере, дядя Слава. Законы тут пишут школьные кошелки в вязаных кофтах. А в американских колледжах все трахаются с двенадцати лет и еще никто не умер.
С подоконника ему заглядывали в глаза нежные, звездчатые белые цветы.
Элла обожала домашние растения, ухаживала за ними любовно и у нее круглый год что-нибудь цвело или здесь, на кухне, или в Ксенькиной комнатке или в большой общей.
– И вообще, дядя Слава, все гораздо проще. Тетя Рита позавчера обозвала меня Лолитой и была права, потому что сейчас я в самом деле развратная малолетка.
– Ты не развратная, – перебил Ганцев. – Ты…
– Это так, – не давая говорить, возразила Ксенька. – Так и есть. Но я где-то читала, что нельзя остановить время, даже если сломать часы. Жизнь бежит вперед и не зависит от нас. Пройдет три года – всего три года, какая-то тысяча дней! – и мне исполнится восемнадцать. Станет плевать на все эти глупые законы, со мной можно будет трахаться хоть на ресепшен «Президент-отеля», и никто слова не скажет!
– А причем тут ресепшен?
– Кожаные диваны, на них удобнее, чем дома на кровати.
– Ты что, там бывала?! – ужаснулся он. – Как тебя занесло в отель?
– Никак, – коротко ответила Ксенька. – Эту тему развивать не будем. Если вы узнаете, где я бывала, отвернетесь от меня и больше ко мне не приедете.
– Ксеня, я и сегодня не собирался приезжать к тебе, – соврал Ганцев. – Я поехал домой, потому что забыл кое-какие документы, но…
– Но все вышло к лучшему, – продолжила она и обняла его из-за спины.
– Я… – возразил он, пытаясь расцепить ее руки. – Скажи хотя бы, тебе… тогда не было больно?
– Да ну вас, дядя Слава…
Сцепление стало еще более крепким.
– Вы такой нежный… никакого сравнения с моими озабоченными ровесниками. С вами…
Ксенькин голос прервался.
Ганцев смотрел на свой джип и ощущал томление.
Все являлось категорически недопустимым. Маргарита, Элла, Виктор и даже отключившийся Артемий – которого жестоко вырвало на крыльце подъезда, когда Ганцев тащил его к лифту – молча кричали, что происходящее лежит за рамками.
Но рамки устанавливал неизвестно кто, и он понимал, что сопротивление бесполезно.
– Что вы замолчали, дядя Слава, – сказала девчонка, прижавшись головой к его плечу. – Мне так нравится слушать ваш голос.
– А мне – твой, – признался Ганцев и повернулся к ней.
В этом чертовом халатике, кокетливом домашнем платье, Войтович-младшая была очень женственной.
И было незачем жить, не обладая ею.
– Дядя Слава… – заговорила Ксенька.
Не
