больше всех старался он, и вот теперь, когда дело было завершено, он чувствовал и радость от окончания богоугодного труда, и некоторую растерянность (что делать дальше, чем жить теперь?), и тихий, даже от самого себя скрываемый страх. Потому что, еще когда только прибыл он в Березов, местная самоядская колдунья нагадала, что жить ему осталось немного – вот выстроит церковь, и тогда сразу… Церковь достроена, значит, и век измерен?
Впрочем, сейчас о таком возвышенном деле, как смерть, думать было особо некогда. Человека, стоящего на обрыве, влекли куда более земные заботы. Плотники пришли за расчетом, он должен отдать им обещанное копейка в копейку. Никак нельзя обжулить, когда речь о Божьем храме идет!
Он сунул руку в карман армяка и вынул малую горсть денег. Серебряные монеты редко попадались среди медяков. Он все их тщательно счел: вышло ровно, и больше у него ни копейки, ни грошика не оставалось. Сжал кулак – и вдруг усмешка мелькнула на его губах. В кулаке сейчас помещалось все богатство его – человека, который прежде не то что медяки и серебро – золото из горсти в горсть пересыпал, как дитя малое песочек, тысячи и десятки тысяч разбрасывал, не считая, а драгоценные камни в злато оправлял и не только на пальцы нанизывал, но и вместо пуговиц на камзоле нашивал. И ходил он тогда не в латаном, худом армячишке, а в шелках да бархатах, и волосы его были не седыми, не в скобку грубую остриженными, а прятались под шелковистым вороным париком, и лицо не скрывалось в усах и бородище, а было чисто выбрито. Он чуть не первым в России начал бриться, приноравливаясь под нравы Иноземной слободы, столь милые сердцу молодого государя Петра Алексеевича. Он и сам был молод, нет – юн тогда, этот человек, стоявший сейчас на берегу Сосьвы…
Тогда его звали просто – Алексашка, теперь кликали просто – Данилычем, и между двумя прозваниями как-то незаметно укладывалась иная жизнь, в которой его звали Александром Даниловичем Меншиковым. А титулов у него имелось чуть ли не больше, чем монет зажато сейчас в кулаке: «Светлейший Святого Римского и Российского государства князь и герцог Ижорский; в Дубровне, Горы-Горках и в Почепе граф, наследный господин Аринибургский и Батуринский; его императорского величества всероссийского над войсками командующий генералиссимус, верховный тайный действительный советник, государственной Военной коллегии президент, генерал-губернатор губернии Санкт-Петербургской, подполковник Преображенской лейб-гвардии, полковник над тремя полками, капитан компании бомбардирской, от флота всероссийского вице-адмирал белого флага, кавалер орденов Святого апостола Андрея, датского Слона, польского Белого и прусского Черного Орлов и святого Александра Невского кавалер…»
Данилыч только головой покачал, вспомнив батюшку своего, спившегося плотника. Вот подивился бы, услышав сие чинопочитание! Небось и не поверил бы, что речь о родном сыне идет. А еще больше озадачился бы, узнав, что, оказывается, ведет род свой от неких польских шляхтичей, некогда переехавших в Россию. Такую байку запустил Александр Данилыч, когда метил в герцоги Курляндские. Происхождение свое от Александра Невского или еще кого-то из столпов земли Русской он никак исчислить не мог, хоть наизнанку вывернись, а вот изыскать среди поляков свои корни шляхетские, то есть дворянские, кое-как можно было исхитриться. Жалованное царем княжеское достоинство – дело хорошее, однако неплохо бы и соломки подстелить…
А впрочем, со слабой улыбкой подумал Данилыч, ничто, никакое безродство никогда не мешало ему в жизни. Он был первым подле государя во всех его делах, он был первым во всяком бою, во всякой учебе и стройке, затеваемых Петром. Алексашка даже первым опробовал обеих его самых любимых женщин – Анну Монс и государыню Екатерину, ныне покойную, некогда звавшуюся Мартой Скавронской… Он был первым и в приятнейшем деле насыщения своей алчности, которая в нем зародилась и разрослась на тех должностях, куда он был щедро назначаем своим другом-государем. Богатство само липло к его рукам… ну а когда не липло, Алексашка умел взять его силой, хитростью, наглостью – тут уж ему не было равных!
На театре русской истории полным-полно действующих лиц, исторические роли которых могут быть изображены как мрачно-черной, так и сияюще-белой краской. Взять хоть князя Владимира, святого и грешного, да и великого государя Ивана Васильевича Грозного, да того же Петра! Таким же был и Александр Данилович Меншиков.
Службу он начал с 1686 года денщиком молодого Петра, а попал к нему от верного друга Франца Лефорта. Предполагалось, что Алексашка – долгие годы его другим именем никто и не называл! – станет просто ушами и глазами пронырливого немца в царских покоях, однако Лефорт, как высоко ни ценил веселого, смышленого молодца, все же и сам удивлялся, сколь высоко взлетел тот через самое малое время. Петр не мог не оценить исключительные дарования и усердие Алексашки. Он был словно зеркалом молодого государя – зеркалом, в котором отражались все его наилучшие и наихудшие качества. Однако это зеркало, даже отражая худшее, вселяло в Петра не уныние, а бодрость, заставляло идти дальше в своей государственной деятельности, непохожей на все предыдущие, искать новые пути и средства, а если надо – брать
