спрятались в одной из улиц, солдаты их осадили; не обошлось, конечно, без выстрелов. Для острастки солдаты зажгли несколько амбаров, а нескольких человек отправили на покой.
– Как на покой?
– Кто получит саблей по голове, тот и идет на покой.
– Господи боже! Да ведь это разбой.
– Поэтому я и поехал. Солдаты сейчас же явились ко мне с жалобами на голод и притеснения. «В брюхе у нас пусто, – говорили они, – что же нам делать?» Я велел позвать бургомистра. Он долго раздумывал, наконец пришел, а с ним еще трое и все стали плакаться: «Пусть бы уж денег не платили, но зачем убивать людей и жечь город? Есть и пить мы бы им дали, но они требовали сала, меду и всяких лакомств, а мы – люди бедные, и у нас этого нет. Мы будем жаловаться, и вы перед судом ответите за ваших солдат».
– Господь вас не оставит, – воскликнула панна, – если вы над ними учинили суд праведный.
– Праведный?
При этом Кмициц сделал виноватое лицо, как школьник, принужденный сознаться в своих шалостях.
– Королева моя, – проговорил он наконец жалобным голосом, – сокровище мое, не сердись на меня…
– Что же вы сделали? – спросила Оленька тревожно.
– Я велел дать по сто плетей бургомистру и тем троим, – выпалил торопливо Кмициц.
Оленька ни слова не ответила, опустила лишь голову на грудь и погрузилась в молчание.
– Вели казнить меня, – воскликнул Кмициц, – но не сердись. Я еще не все сказал…
– Еще? – простонала девушка.
– Они послали в Поневеж за помощью. Оттуда прислали сотню каких-то дураков под командой офицеров. Первых я усмирил раз навсегда, а офицеров… ради бога, не сердись… велел гнать голых по снегу, как сделал это с Тумгратом в Оршанском.
Девушка подняла голову; ее суровые глаза пылали гневом, а щеки покрылись краской.
– У вас нет ни стыда ни совести! – сказала она.
Кмициц взглянул на нее с изумлением, помолчал с минуту и, наконец, спросил нетвердым голосом:
– Это правда или шутка?
– Я говорю без шуток, такой поступок достоин разбойника, но не честного офицера. Я говорю это потому, что мне дорога ваша репутация, что мне стыдно за вас; не успели вы приехать, как все соседи считают вас насильником и пальцами на вас указывают.
– Что мне ваши соседи! Одна собака десять дворов сторожит, и то ей нечего делать.
– Они бедны – это правда, но над ними не тяготеет никаких преступлений, их имя ничем не запятнано. Никого кроме вас здесь не будет преследовать закон.
– Не беспокойся об этом. У нас всяк пан, кто может держать саблю в руках и собрать кое-какую партию. Что со мной могут сделать? Кого я боюсь?
– Если вы никого не боитесь, то знайте, что я боюсь гнева Божьего и… человеческих слез! А позора ни с кем делить я не хочу. Хоть я и слабая женщина, но честь имени, видно, дороже мне, чем тому, кто называет себя мужчиной и рыцарем.
– Ради бога, не угрожай мне отказом. Ты еще не знаешь
