исполнила желание маленького рыцаря, а он сказал:
– Когда мы будем одни, называй меня по имени.
– Мне как-то неловко, – ответила она с улыбкой, – я никогда не решусь.
– А вот я же решился.
– Потому что вы рыцарь, пан Михал, вы храбрый, вы солдат…
– Кшися, любимая ты моя!
– Мих…
Но Кшися не решилась докончить и закрыла лицо рукавом. Спустя некоторое время пан Михал повернул домой. Они почти все время ехали молча, и только у ворот маленький рыцарь спросил:
– А после вчерашнего… помнишь?.. тебе было очень грустно?
– Мне и стыдно было, и грустно, и… как-то странно, – прибавила она тише.
И оба приняли равнодушный вид, чтобы никто не мог догадаться, что между ними произошло.
Но эта осторожность оказалась излишней: на них никто не обращал внимания.
Правда, пан Заглоба и пани Маковецкая выбежали в сени навстречу обеим парам, но все их внимание было обращено на Басю и Нововейского.
Бася вся раскраснелась, но неизвестно, от мороза ли, или от волнения, а Нововейский был как отравленный; тут же в сенях он стал прощаться с Маковецкой. Напрасно она удерживала его, напрасно и Володыевский, который был в прекрасном настроении, уговаривал его остаться ужинать, он отговорился службой и уехал.
Тогда пани Маковецкая молча поцеловала Басю в лоб, а та тотчас же побежала в свою комнату и не вышла к ужину.
Только на другой день Заглоба, поймав ее, спросил:
– А что, гайдучок, Нововейского как громом поразило?
– Ага! – отвечала она, кивнув головой и моргая глазами.
– Скажи, что ты ему ответила?
– Вопрос был короткий, потому что он не из робкого десятка, но и ответ был короток: нет!
– Ты прекрасно поступила. Дай тебя обнять за это! Что же, он с тем и уехал?
– Он спрашивал меня, не может ли он со временем надеяться. Жаль мне его было, но нет, нет и нет! Из этого ничего не выйдет.
Тут ноздри Баси зашевелились, она встряхнула головой и замолчала в грустном раздумье…
– Скажи мне, почему ты так сделала? – спросил Заглоба.
– И он об этом спрашивал, но напрасно; я ему не сказала и никому не скажу.
– А может, – спросил Заглоба, пристально глядя ей в глаза, – может, ты таишь в сердце чувство к кому-нибудь другому?
– Кукиш, а не чувство! – крикнула Бася. И, вскочив с места, стала повторять быстро, точно для того, чтобы скрыть свое смущение: – Не хочу пана Нововейского! Не хочу пана Нововейского! Не хочу никого! Чего вы ко мне пристаете? Чего все ко мне пристают?
И она вдруг расплакалась.
Пан Заглоба утешал ее, как умел, но она весь день была грустной и сердитой.
– Пан Михал, – сказал за обедом Заглоба, – ты уезжаешь, тем временем вернется Кетлинг, а ведь он красавец, каких мало. Не знаю, как там справятся с собой наши панны, но думаю, что по приезде ты их обеих застанешь
