солдат с рукой на повязке наклонился над ним. Его глаза алчно блестели. – Смрт, Мэкита, смрт.
– А… перепёлочка… добр дан… вот так встреча… – вот так… састанак, – едва прошептал Никита, – а… говорила… летать не сможешь, – он чуть улыбнулся. – Ты ещё кучу детей нарожаешь… сучонка.
– Мэкита, – её красивое личико было грозно и дышало ненавистью, – смрт.
Она позвала офицера. Тот хмуро посмотрел на Никиту, что-то скомандовал солдатам, те повернулись и ушли. Он достал пистолет, отдал хорватке и тоже пошёл вслед за ними.
– Мэкита, смрт, – она двумя руками обхватила рукоятку пистолета и, сощурив глаз, нацелилась в лицо.
– Перепёлочка, тебе… такими… ручками не пистолет бы держать, а… цветы, – он смотрел на чёрный зрачок ствола, на голубое небо, опять на зрачок.
– Как же всё глупо, – подумалось ему.
Пистолет ходил ходуном. Хорватка напряженно щурилась на Никиту.
– Бинты… завойи… зачем попортили, а? Вы бы…
Хорватка выстрелила. Никита не увидел вспышки, как не услышал и второго выстрела.
– Смрт! Смрт! – Она крутнулась на месте и побежала к офицеру. Прижалась к его груди, заплакала. Истерика длилась недолго. Офицер, успокоив её, отправил к солдатам. Сам подошёл к распростертому Никите, постоял с минуту, рассматривая тело, поднял его «Сатрап» и, приставив ствол к сердцу, нажал на курок. Щелчок, выстрела не последовало.
Офицер передернул затвор, выбросил испорченный патрон. Прицелился, и вновь щелчок, выстрела не последовало. Офицер в изумлении осмотрел автомат, несколько раз передернул затвор, выбрасывая патроны, и, когда последний был извлечён из магазина, он нагнулся, достал его из примятой травы, зарядил, прицелился и нажал на курок. Щелчок, выстрела не после-
довало.
Офицер бросил автомат на Никиту, посмотрел на его безжизненное, окровавленное, разбитое пулями лицо, уже окруженное мухами, и, пнув босую ногу, пошёл к солдатам.
Солнце будто этого и ждало: качнулось и закатилось за гору, и ночь стремительно опустилась на землю, пытаясь спрятать следы содеянного.
Глубокой ночью в деревне, у крайнего сарая ещё дымящегося дома мелькнули две тени. Они двигались осторожно. Пересекли дорогу, зашли со стороны поля и крадучись приблизились к Никите. Одна из теней тихо заголосила, другая в метре от него начала рыть яму.
Работа оказалась не из легких. Поле, года три не паханное, не хотело принимать в себя лопату. Оно уже давно вместо хлеба родило сорняк и засеяно было минами. Но женщины, привычные к тяжелому труду, заменяя друг дружку, копая по переменке, осилили поле.
Работали молча. Когда яма была готова, они бережно подтащили Никиту к ней. И одна из них, старшая, запричитала, крестясь, простирая руки к небу.
– П-ии-ти… пи-и-ть, – пробулькало, прохрипело.
Женщины
