у меня в памяти – вечно занятым, всегда непричесанным и раздраженным. Точнее я вовсе забыл о нем. Да и почему я должен был его помнить? Петр лишь изредка выбирался из научных дебрей, чтобы с отсутствующим взглядом посидеть на наших вечеринках, и вновь скрывался в лабораториях и библиотеках. Никто из нас, занятых проматыванием собственной молодости, даже не пытался вникнуть в его увлечения. Петр и сам этому не способствовал.
– Мои способности – стечение обстоятельств, – как-то выдал он мне за завтраком. – Завидовать обстоятельствам – непродуктивно. Некоторым кажется, что мне все дается легко. Только эта легкость мнимая. Я тружусь не меньше тебя, а больше. Все различие между нами, что я делаю это с пользой. Ты копаешь ямы, а я выкапываю клады. Не хочешь копать? Бросай лопату и выращивай крылья.
К счастью, моя нелюбовь к Петру не превратилась в ненависть. Тогда я ответил, что и крылья он тоже успел у меня перехватить. Потом понял его слова. То, что занимало мысли Петра, меня не интересовало. Я хотел дышать воздухом, не задумываясь о его химическом составе. Хотел надышаться до опьянения. Образно говоря, думал, что Петр препарирует лягушку, а я восхищаюсь ее кваканьем. На самом деле полной грудью дышал именно Петр. А я бросил институт, пошел в армию, загремел за Урал, получил двухстороннюю пневмонию в снежной тайге, едва не умер, комиссовался и с нашивкой участника региональных конфликтов устроился администратором в губернский драматический театр. Через семь лет утомительной суеты и полунищего существования получил однокомнатный блок в пластиковой десятиэтажке и именно там вновь столкнулся с Петром.
Я узнал его не сразу. Петр похудел, полысел, ссутулился, украсил тонкий нос очками в изящной титановой оправе, приобрел привычку говорить, опустив глаза в пол. Он так и стоял в углу лифта, пока я мучился, пытаясь вспомнить, кого мне напоминает молчаливый сосед. Озарение наступило уже на улице. Петр кивнул на попыхивающие облачками пара автомобили и знакомым голосом произнес:
– Человечество обречено. Оно уничтожает само себя. Бензиновые двигатели едва не сожгли атмосферу. Их сменили водородные. Каждая машина за год создает приличное облако безвредного пара. Ерунда, вроде бы. Но умножь это облако на количество машин. Человечеству грозит всемирная сырость и повсеместная плесень!
– Петр? – с сомнением спросил я.
– Он самый. Я смотрю, ты тоже без пули?
– Не понял?
– Холостой! – ударил он меня по ладони.
Петр стал заходить. Я то и дело мотался по уездным городишкам, где наш театр прокатывал однообразные патриотические пьесы, поэтому встречи случались нечасто. Но постепенно я к нему привык. Петр всякий раз приносил настоящий кофе, который получал где-то по месту службы, и карманный локатор. Пока я варил кофе, он сканировал блок, затем садился за стол и включал телевизор.
– Нет у меня никаких жучков, – повторял я. – Кому я нужен? Полукалека, администратор патриотического балагана. Чего ты боишься?
– Прогресса, – сухо отвечал Петр, прислушиваясь к очередной помпезной передаче о благополучии в осколке распадающейся империи. – Однажды он закатает нас в асфальт, поскольку человек из цели прогресса становится препятствием на его пути. Конечно, если что-то не переменится.
– Брось, – привычно раздражался я. – Прогресс для человечества – как… обувь. К чему сбивать ноги? Ты думаешь, я сам не могу убраться в квартире? Могу. Но зачем тратить на это жизнь, если есть пылесос-автомат?
– А если обувь перестанет слушаться владельца? – тянул из чашечки кофе Петр. – Если она самостоятельно примет решение кого-то пнуть, ударить по голове, пойти туда, куда ей хочется?
– Бунт машин? – я взглянул на экран, на котором экспериментальный робот-пехотинец зарывался в песок. – Маловероятно. У нас в театре есть бездарный спектакль, в котором действуют боевые роботы. Так вот в третьем акте наш доблестный президент легко их побеждает. Главное – знать, где находится главный рубильник.
– Это хорошо бы, – соглашался Петр. – Только где он, этот главный рубильник? И есть ли он? И подведены ли к нему провода, если он есть? И что за тип держит на нем палец?
– Наш любимый президент, – язвил я. – И зачем в наше время провода? Энергия в свободном доступе. Достаточно подобраться к зарядной станции и не отдаляться от нее слишком надолго.
– То-то и оно, – хмурился Петр.
Как-то в августе я вернулся домой вымотанным до предела. Театр путешествовал по южным степным станицам, играл, где придется, в лучшем случае под натянутой маскировочной сетью. Одежда пропахла потом, пылью и почему-то ружейной смазкой. Я свистнул Матильду и под ровное гудение механического помощника забылся в ванной. Очнулся от звонка. В прихожую ввалился Петр. Волосы его были растрепаны, на носу блестели капельки пота.
– Что случилось?
