нараспев – невозможно представить без музыкальной интонации. Человек, целиком погруженный в мир христианской литургии и организующий время своей жизни богослужебными кругами, становится носителем совокупной памяти христианства. И во всем этом заключается суть музыкального интонирования европейского Средневековья.
Конечно, в такой интонации есть место и музыкальной искусности, и совсем безыскусным формам музицирования. Многое зависит от внешних обстоятельств, от ритма службы. Длинный богослужебный текст, допустим Символ веры, и сегодня поют в подвижном темпе, не распевая слоги, – запомнить и осмысленно произнести его пункты и артикулы помогают только ритм и простейшие интонации. В некоторые же моменты богослужение, особенно для прихожан, как бы приостанавливается, и тогда мелизматика, то есть широкие распевы слов – прочувствованные, интонационно сложные, – выступает на первый план: таковы возгласы «Аллилуйя» в моменты особого ликования в Пасхальный период или глубокие, но очень короткие тексты, вроде молитвы «Господи, помилуй» (в латинском обряде Kyrie eleison).
При этом христианское богослужение с самого начала допускало и чувственные элементы – то, что можно назвать музыкальностью в чистом виде. И мы хорошо знаем, например, из «Исповеди» Блаженного Августина, что у такого совестливого человека, каким был этот святой, вопрос о литургическом пении вызывал сильнейшее сомнение. Не соблазняет ли христианина эта красота, радость и эмоциональная наполненность, не отвлекает ли она его от мыслей о Боге?[9]
Христианская культура складывалась, особенно поначалу, в полемике с экстатическими позднеантичными языческими культами и старалась изгонять из себя избыток физиологии, плотское начало – а ведь музыка ориентирована телесно, предполагает элемент наслаждения. Но и христиане первых веков оставались людьми, и у них существовала большая потребность в красоте – для привлечения в общину новых братьев и сестер, но не только. Интонационно сложная мелизматика не просто доставляла душе наслаждение – она помогала ей обращаться к Богу.
Непросто обстояло дело и с церковным многоголосием. Оно берет начало еще в фольклоре – петь многоголосно гораздо более естественно, чем одноголосно. Многоголосие церковное, видимо, тоже существовало почти всегда, и разумеется, долгое время – в бесписьменной форме. По крайней мере, нам хорошо известны так называемые исоны в византийской традиции, то есть долгие протянутые звуки, на фоне которых исполнялась церковная мелодия, неразрывно связанная с акустикой того места, в котором она звучала, – будь это пещеры, где первые христиане совершали службы, или храмы, особенно позднесредневековые, с их очень большими гулкими пространствами. Многоголосие, реальное или даже иллюзорное, дает слушателю ощущение христианского космоса: огромного пространства, которое наполнено смыслом и красотой – глубокой, смиренной и вместе с тем не аскетичной, даже при абсолютной
Напомню знаменитые слова этого отца Церкви: «…я вспоминаю слезы, которые проливал под звуки церковного пения, когда только что обрел веру мою; и хотя теперь меня трогает не пение, а то, о чем поется, но вот – это поется чистыми голосами, в напевах вполне подходящих, и я вновь признаю великую пользу этого установившегося обычая. Так и колеблюсь я, – и наслаждение опасно, и спасительное влияние пения доказано опытом. Склоняясь к тому, чтобы не произносить бесповоротного суждения, я все-таки скорее одобряю обычай петь в церкви: пусть душа слабая, упиваясь звуками, воспрянет, исполнясь благочестия» (Исповедь. Книга X, Глава XIII. Перевод М. Е. Сергиенко).
