порождает различие времен года и плодов так, что вместе с тем получается и единое целое года. <…> А что такое человеческая музыка, понимает всякий, кто углубляется в самого себя. Ведь что сочетает бестелесную живость разума с телом, как не согласие и не темперация, подобная той, которая создает единое созвучие из низких и высоких голосов? Что иное связывает друг с другом части души, состоящей, по мнению Аристотеля, из части рациональной и иррациональной? Что смешивает друг с другом элементы тела или держит друг с другом части в должном согласии?»[14]Казалось бы, третий из Боэциевых видов музыки должен находиться ближе к искусству в нашем понимании, но это не так. Звучание инструментов – на которых соотношение тонов, образующих интервал, можно измерить точно, в отличие от ситуации с вокальным интонированием, – лишь отсылает к удивительной стройности гармонии сфер, недоступной нашему слуху. Сферы же, согласно средневековому христианскому представлению, созданы Богом. Воспринимая музыкальные созвучия, мы в конечном итоге постигаем красоту творения и разумность его Творца.
Подобный взгляд на мир лежит в русле христианизированного платонизма. Он восходит к языческой вере в незыблемый порядок вещей, в бесконечную повторяемость природных циклов времени, – кажется, что сотериологии и эсхатологии, то есть всему тому, что составляет специфику христианской веры, в нем нет места. Тем не менее, многие библейские фрагменты, в первую очередь почерпнутые из Ветхого Завета, выражают мысль о совершенной гармонии сотворенного мира – благочестивые средневековые ученые к ним постоянно взывают.
Еще одна проблема встраивания античных представлений о музыкальности миропорядка в реалии средневековой культуры заключалась в том, что основные усилия полифонистов были направлены на организацию не столько звуковысотной, сколько ритмической стороны музыки. В античной монодии специальной задачи сочинять ритм не возникало – течение времени в мусикии структурировали поэтические метры. Напротив, в письменном многоголосии Средних веков было невозможно контролировать разумом сочетание голосов, не придав каждому из них строгую ритмическую организацию. С XIII по XVII век в европейской музыке (особенно в церковной) сохраняла актуальность оппозиция «ровного» пения (cantus planus) и пения «размеренного» (cantus mensurabilis). Под первым понимали главным образом григорианский хорал, который записывали без расстановки тактовых черт и указания нотных длительностей, второе было связано по преимуществу с композиторским многоголосием. Поначалу (XII–XIII века) мелодию размеряли при помощи типовых ритмических формул (ритмических модусов), основанных на двух видах нотной длительности – «долгой» (longa) и «краткой» (brevis). После выхода в свет трактата Франко Кёльнского «Искусство размеренного пения» (ок. 1250) открылись широкие возможности сочинять ритмические рисунки свободно: для этого понадобилось ввести новые, более мелкие длительности, а также узаконить различные способы
Перевод В. П. Зубова. Цит. по: Музыкальная эстетика Западноевропейского Средневековья и Возрождения: Хрестоматия / сост. В. П. Шестакова. М.: Музыка, 1966. С. 158–159.
