можно и высокое искусство.
И все-таки просто прийти на концерт классической музыки, чтобы расслабиться, – недостаточно; она явно предназначена для чего-то большего. Ведь вряд ли вы сможете изучить историю западноевропейской философии, расслабившись и блаженно закрыв глаза. А духовная история музыки ничуть не менее сложна и насыщена идеями.
Судьбы музыкального искусства прослеживаются в этой книге в перспективе стремления европейской классической музыки стать тем языком, на котором преодолевший собственную ограниченность человек сможет не только выразить свое преклонение перед Творцом и Спасителем, но и вступить с Ним в диалог, в надежде получить ответ примерно на те же вопросы, которые адресовал Господу праведный Иов. Возможно, в этом проявились и сила, и слабость западного религиозного творчества: с одной стороны, предельное напряжение мысли и творческой фантазии, эмоциональный накал, с другой – опасность создать такое представление о Боге, которое будет слишком хорошо согласовываться с несовершенством тварного мира. Не случайно западноевропейские композиторы XX и XXI веков в своих духовных поисках так часто обращают взоры в сторону Востока – не обделяя вниманием и уникальный опыт православного христианства.
Образ смиренного монаха-исихаста предельно контрастен парадному портрету «великого композитора»: кажется, что его тихая молитва как ничто другое противоположна «слишком человеческому» музыкальному искусству. Но сама классическая музыка, которую иногда по недоразумению называют «светской», в стремлении ее творцов выйти за пределы человеческой ограниченности нуждается в таком «ином» – в «не-музыке». Это «иное» и станет беззвучным контрапунктом к музыкальной истории Европы, намеченной пунктиром в последующих главах.
Глава 3
Средневековье: музыка в христианском обществе
Разгульно-светское и религиозно-благочестивое
Средневековье – самая мифологизированная из всех эпох в истории музыки, да и, может быть, в истории европейской культуры. Притом мифологизировали эту эпоху не единожды. Сначала, во времена Ренессанса, возникло представление о варварских «темных веках», пришедших на смену солнечной и рациональной античности. Впоследствии маятник качнулся в другую сторону, и в романтическом XIX столетии был придуман образ Средневековья как христианской эпохи, аскетичной и благочестивой, с отдельными недостатками, из числа тех, что только украшают совершенство добродетели. Модернизация европейского общества стала восприниматься как «обмирщение», отказ от христианских ценностей и греховный соблазн своеволия, в который впало возгордившееся человечество. Пожалуй, стоит предупредить читателей, что подобные односторонние и категоричные описания идеологизированы и далеки от полноты сложной исторической картины. Если же попытаться нарисовать более объективный портрет
