с ним должна пройти свой путь”.
Аталья с почтением подумала об отце. “Он не обижал мать, она у него единственная женщина, и Бен-Адар напрасно рассчитывал пополнить свой гарем – не было и нет у отца наложниц. Ахав честен, не в пример мужу Йораму.” Может быть, узаконенная неверность супруга и самодовольство мужскою силой и положили начало разочарованиям Атальи?
В юности Аталью умиляла любовная гармония меж родителями. Но когда повзрослела, донесли ей, что отец женился на матери с намерением политичным. Взял в жены дочь царя цидонского во имя торговой выгоды и ради замирения с соседом. Удача повернулась лицом к царственной чете, и пришла любовь. Да ведь это случай! Увы, счастливый жребий не выпадает дважды одной семье. Выданная с расчетом, Аталья познала ревность – и только. Братание двух государств, Израиля и Иудеи, она не приняла взамен девических мечтаний о любви, а чудо Изевели и Ахава не повторилось.
Мысленно блуждая в труднопроходимых дебрях добра и зла, Аталья заключила как-то раз, что ежели обретение выгоды сопряжено с грехом, то раскаяние, пусть случится таковое, не осветлит, а замутит душу. “Вот, скажем, – вспоминает Аталья, – мать приказала старейшинам вершить неправый суд над Навотом, дабы завладеть его садом, а отец намеком молчания подстрекнул жену к злому делу. Потом оба угрызались, и каждый всю вину на себя брал, и даже не воспользовались они неправедно обретенной землей – а толку ничуть! Былое чувство меж ними омрачилось, и подозрительность взаимная тут как тут!”
Не спросивши Аталью, отцы сосватали ей Йорама. “Намерения у царей благими были – это ценить надобно, – размышляла она, – ведь жертвенное замужество мое – мира залог!”
Прежние правители, хоть Израиля, хоть Иудеи, умом-то понимали, что негоже с родичами воевать, а шип властолюбия колол сердца, и никак не удавалось истребить крамольную мысль, мол, недурно бы объединить оба царства под одной короной. А ведь это означало бы войну братоубийственную!
“Честь и хвала взошедшим на престолы Ахаву и Иошафату – отыскали решение труднейшей задачи – равноправный союз заместо объединения!” – подумала Аталья.
Аталья любила мир – воплощение здравомыслия, и презирала войну – исчадие абсурда. Не оттого ли сердце ее благоволило женской мягкости и благоразумию и отторгало мужское дикарство и безумство?
Охотница до наблюдений, она замечала, что нет на земле ни белого, ни черного, а только всё переменчиво, а в добром всегда сыщешь злое и наоборот, ибо всяк на свой локоть мерит и вместе прав и неправ. Она искала и находила подтверждения своим мыслям.
“Ахав – иудей, – рассуждала Аталья, – женился на Изевели, а она язычница неисправимая. В награду за их смелость благодать мира воцарилась меж Израилем и Цидоном. Но мир сей родил войну. Исступленные пророки израильские проклинают мать, а отца корят за отступничество от Бога и грозят ему карами небесными, того и гляди к речам мечи прибавят. Жрецы богов материнских
