ниамин проснулся.
Было обыкновенное утро.
И никакого дождя.
Глава 1. Такая разная смерть
Мне кажется, эту историю следует начать с того, как я умер.
Я умер.
Случилось это на операционном столе под чутким руководством хирурга, ковырявшегося в моей печени. Сначала я, как и все окружавшие меня, не осознавал происходящего, лежал безмолвно и был подобен бревну, недоеденному на обед кворстром. Кстати, о кворстрах… О, простите, я постараюсь не отвлекаться.
Итак, пока садист хирург пытался заштопать дырку, просверленную в моей печени, я вдруг пришёл в себя.
Это было как бросок из чёрного мрака в красный. Мне показалось, будто в меня вместо крови вкачали пять литров свинца! Глаза не открывались. В ушах – дум-дум – наяривали в барабаны дикари. Сердце растягивало артерии, пропихивая в них свинец. Казалось, оно вот-вот лопнет от натуги. Ещё немного – и я, наверное, сошел бы с рельсов или разлетелся на тысячу осколков… Но вдруг всё закончилось.
Я открыл глаза и увидел себя как бы со стороны: лежу весь белый от простыней и потери крови, а красномордый хирург целит куда-то внутрь блестящими ножницами.
Тогда я поднялся повыше, чтобы охватить взглядом всю панораму событий, а потом ещё выше, ещё… И лишь тогда понял: а ведь это душа моя отделилась от тела и сейчас вроде как озирает окрестности.
Растерявшись, я завис под потолком и снова глянул вниз. Надо мной уже суетились мымры в белых халатах, что-то орал разлучённый со скальпелем хирург. Голосов я не слышал – и слава богу. Иначе золотая мысль о свободе пришла бы мне в голову значительно позднее.
Нет, вы понимаете, я был свободен! Они все остались там, внизу: и садист, и мымры, и фараон под дверью палаты. Ведь, честно говоря, в больницу-то я попал прямо из академии. Только не той, где учат, а той, где лечат. (От болезни присваивать чужие деньги.)
Однако вернёмся с грешной земли на небо.
Мысль о свободе наполнила меня такой лёгкостью, что я взмыл сквозь потолок. Но как только я потерял из виду своё безжизненное тело, меня вдруг со страшной силой закрутило, небеса разверзлись, и я оказался в серо-прозрачной трубе на манер канализационной. (Слава богу, запахов я не чувствовал.)
Впереди замаячил свет… И вдруг толстый бородатый мужик в распашонке и белом чепчике выплыл из него, махая на меня руками! Если бы у меня было сердце, тут оно окончательно ушло бы в пятки.
Мужик протянул ко мне руки и сказал, но не голосом, хотя губы зажевали под усами:
– Заблудшая душа, – сказал он, – забудь всё, что было с тобой и кем ты была раньше!
«Да с удовольствием, – подумал я. – Однако что же ты хотел этим сказать?»
Мужик схватил меня за то место, где раньше была рука, и потащил к свету. И как прикажете сопротивляться, когда невозможно ни пнуть, ни крикнуть?
Труба, по которой мы двигались, выходила в огромный застеклённый вестибюль, утыканный такими же трубами. Голову я повернуть не мог, но видел, словно бы всем телом, как трубы то темнели, то наполнялись мигающим, неуверенным светом. И вот одна из них засияла на полную мощность, и оттуда выплыл ещё один бородатый тип в распашонке, чепчике и слюнявчике, увлекая за собой нечто бледное, мутное и полупрозрачное.
Я понял, что выгляжу сейчас примерно так же, и машинально сделал такую же тупую и довольную рожу, как у моего собрата по положению. Почему я так поступил, сам не знаю. Наверно, сказалась моя природная склонность к надувательству.
С этой глупой физиономией я проплыл за мужиком по вестибюлю, а потом изображал из себя идиота в маленьком кабинете, белом от лежащих кругом стопок бумаги и канцелярских папок. Там к моему пленителю присоединился второй бородач, менее толстый, но более губастый, и они меня вместе долго просвечивали, обмеряли и взвешивали, внося мои цифры в десятки квитанций, приказов и накладных.
Потом толстый, тот, что, собственно, и привёл меня сюда, торжественно возложил мою пачку бумаг на середину стола, поверх других таких же пачек, поправил слюнявчик и торжественно изрёк:
– Боюсь, это душа неисправимого мошенника и вора. Пошлем её на Аволон, чтобы дать ей последний шанс исправиться!
– На Аволон мест нет, – причмокивая, сообщил губастый.
Выглядел он при этом так, словно только что это место съел.
– Как, – удивился толстый, – ведь ещё сегодня утром…
И тут они начали спорить. Конечно, я не понял и половины здешних бюрократических тонкостей, но и так было ясно, что губастый как-то надул толстого.
– А по акту-то, по акту? Кто проводил регистрацию? – возмущался толстый, размахивая накладными. –
