а звонок все еще не раздастся, миссис Кирнан не придет. Но съесть все мороженое одним махом нельзя, есть надо было медленно, как обычно. Я всегда доедал последний. И мне разрешали облизать тарелку. В дверь вообще никто не звонил. Я почувствовал, что дело сделано, задание выполнено, и щеки уже не горели. Стало очень тихо. Не поднимая глаз, я спросил у родителей:
– А можно носить джинсы в воскресенье?
– Нет, – ответил папка.
– Когда как, – ответила мама. – Во время мессы точно нельзя.
– Вообще нельзя! – отрезал папка.
Мамка глянула на него, как глядела на нас, застав за каким-нибудь хулиганством, – даже печальнее.
– У него и нет джинсов. Он же просто так спросил.
Папа ничего не сказал. И мама тоже ничего больше не сказала.
Мама читала книжки. Обычно по вечерам. Облизывала пальцы, когда доходила до конца страницы, и переворачивала ее, взявшись мокрыми пальцами за уголок. Утром я проверял ее закладку – клочок газеты – и отсчитывал, сколько страниц она прочла накануне. Рекорд был сорок две.
Парты в нашей школе пахли церковью. Когда Хенно велел нам уснуть – я складывал руки и утыкался в них лбом, и пахло совсем как от скамеек в церкви. Приятно. Пряно и немножко вроде землей под деревьями. Я даже лизнул парту. Вкус ужасный.
Однажды Иэн Макэвой действительно уснул, когда учитель скомандовал: «Усните!» Хенно болтал в дверях класса с мистером Арнольдом и велел нам сложить руки и уснуть. Он всегда так делал, если хотел поговорить с кем-то или почитать газету. Мистер Арнольд носил бакенбарды, которые сходились под подбородком. Однажды его показывали по телевизору в передаче «Шоу для полуночников»; он с двумя дамами и еще с одним мужчиной играл на гитаре и пел. Мне разрешили посмотреть, хотя было уже поздно. Одна женщина тоже играла на гитаре. Они с мистером Арнольдом стояли чуть позади, а другая пара – в центре. Рубашки у дам и мужчин были одинаковые, только мужчины все при галстуках, а женщины – без.
– Учитель из него лучше, чем музыкант, – сказал па.
Мамка на него шикнула.
Джеймс О’Киф двинул ногой по моему сиденью. Я приподнял голову и быстро обернулся к нему.
– Поджопничек, – ухмылялся Джеймс О’Киф. – Передай дальше. – И снова уткнулся в руки.
Я сполз под парту, дотянулся ногой под сиденье Иэна Макэвоя и пнул его. Иэн Макэвой не шевельнулся. Я снова пнул. Я сполз еще ниже, вытянул ногу подальше и лягнул Иэна Макэвоя под колено. Даже не вздрогнул. Я сел ровно, подождал немножко и повернулся к Джеймсу О’Кифу.
– Макэвой дрыхнет.
Джеймс О’Киф прикусил рукав свитера, чтобы не рассмеяться. Наконец-то не он вляпался, а кто-то другой.
Мы ждали. Шикали друг на друга, чтобы не разбудить Иэна Макэвоя, хотя и так почти не шумели.
Хенно закрыл дверь.
– Сядьте прямо.
Мы немедленно сели прямо и уставились на Хеннесси,
