н на могильной плите, на дрянном, сколоченном кресте, либо вовсе стёрто, то не считайте это эпитафией, будто всю жизнь свою я то и делал, что каждою строкой рыл себе яму; наоборот же, каждою строкою я впивался в жизнь, тянул руки к вечности, и смерти порою желая, желалось мне не гибели, а жизни иной, пока не вразумишь, что жизнь твоя, как бы снаружи ни был изувечен, что бы в ней не творилось – это всё ни к черту, ведь подлинная жизнь моя, давно уже распластана меж строк, и там её место.
Вас ожидает сюрреалистический рассказ в довольно простом сюжете, где читатель, словно нащупывая путь во тьме, опираясь лишь на свои чувства и эмоции, восприятие и интерпретацию, отыщет для себя энный смысл. Я выразил то, что хотел, свобода искусства в интерпретации, всякий сюжет избит и тривиален, я же руководствуюсь чувствами, подсознательное письмо и импульсы сердца, что словно отбивают клавиши клавиатуры, сквозь вены веля рукам исписывать свои чувства и мысли. Более это высказывание мыслей, эссе и полёт сознания, чувственный поток эмоций, грациозная игра слов и образов, метафор и аллегорий, что подвластно заметить лишь самым внимательным читателям.
Рекомендации к прочтению:
Прошу вас, для более углублённого понимания, читать исключительно ночами, в тишине и безропотном спокойствии, когда бы внешний мир не отвлекал вас от искусства, когда бы внешний мир был стал фоном для искусства, как ваша комната, окутанная тьмой, гдё всё реально, где строки обретают больший смысл, ведь вы всецело увлечены чтением.
Приятного прочтения!
Марк Дюр
(Дмитрий Артшкин)
Самиздат ЛитРес 2021
Эпиграф: В моём доме завелись тараканы, и поселились в голове. Будто из каждого угла на меня взирают сотни глаз, и каждый взор, кромсающий мою плоть, разрезающий её на ломтики, воровато унося во тьму часть меня, тем самым сотни этих глаз, ставят под сомнения моё существование.
Часть первая
1
Трель безумных ночей
– Ты добровольно явился на свою казнь! – воскликнул Веня, поднимая ботинок с пола, взмахивая его над обреченным тараканом, скрывшемся в блеклой тени подошвы. Слова его разносились по замызганной кухне, витая меж голых стен, словно тенисными мячиками отталкиваясь от них, наводняя команту сотнями округлых теней, то исчезающих, то пестрящих пред глазами вновь.
– Даже не убегаешь, принимая свою судьбу, как данность своих действий. Что ж, это слишком благородно для мерзкого прусака, прими же свою, осмысленную лишь мною, смерть.
Секунда, треск панциря, и насекомое пало жертвой глупости своей. Не поднимая ботинок, не удостоверившись, мёртв ли, аль ранен прусак, в его голову закрались абсурдные мысли, порожденные потерявшим счёт циклом бессонных ночей.
– Разве мы не подобны этому гадкому насекомому? – вопросил себя Веня, усевшись на издёртое и засаленное кресло, укрытое простынёй, косясь на ботинок, лишивший жизни насекомого.
– Разве не манит нас то, что нас погубит, не жизнью ль это мы зовём? – понурив голову произнёс он, вопрошая тенящуюся пустоту.
Неведомо что торкнуло его сердце, вдруг оно бешено заколотилось, разум заполонили видения, некогда дивная явь – воспоминания, голову склоня над минувшим, он враз переменился, сделалось грустно, лишь слово способно пробить землю под ногами, проваливая Нас на миг, а то и годы, в меланхоличное томление о пережитом, помня всё, будто для памяти сей и был рождён.
– Ах, о любви мне ещё не тосковалось в эту ночь… – чуть грустно выразил он, откинувшись в кресле, закуривая сигарету, вновь покосившись на ботинок, ставшим надгробием насекомого.
Вновь в голову его вторглись иные мысли; то под твердью черепной густилась мглистая пустота, темень без единой мысли – лишь слова, исходящие изве, и он лишь сторонний наблюдатель, в свою очередь за которым наблюдают иные, сознать существование которых ни он, следовательно логике его, ни они не могли… Помутнел рассудок, нутро гноилось отвращением, будто нечто сжимало его кишки, наматывая на веретено, тянувшись мерзотным шлейфом исполосованных внутренностей, нервов, волос и духовного существа, просторой рубухой прилипшего к плоти – призрачной души, весь Он за кишками вслед, всецело расплетался на тоненькие нити.
Скорчившись от сей мысли, от плывущего пред глаазми видения, отряхнувшись, как от дурного сна, вмиг переменившись и позабыв, точно память стерев за несколько скоротечных минут, встрепенувшись, напыщив свои монологи с белизною стен, продолжил. – Абсурд! – воскликнул тут же он! – шизофрения червём ворошит мои извилины. Полоумие, не иначе! – вскрикнул он, вставая с кресла. Но… кого я пришиб? – снова вопросил себя – он чуть замешкавшись – Бред, полуночный бред! – снова встрепенулся, чуть бредя вслух невнятные словечки в узорах гадкого голоса, во тьме нащупывая путь к постели, сшибая свою плоть о мебель, добравшись к своему лежбищу
