Пусть уж не забывает, слышит язык хотя бы…
Что греха таить – привязанности к детям я не питаю. Своих пока нет, а чужие меня не трогают. Я не представляю, как с ними играть, о чем говорить, они меня раздражают нытьем и капризами.
– Ясно, – голос Виты заметно погрустнел.
– А сама ты совсем в этом никакая? Лучше тебе с ней поиграть, простым словам ее научить, чем чужой тетке, – совесть не позволила мне просто закончить разговор. Что-то подсказывало, что и Витке этого не хотелось.
– Она меня как учителя не воспринимает, – усмехнулись на том конце провода, – да и мои знания оставляют желать лучшего.
У нас была одна учительница, которой я благодарна за выбор профессии, а те, кто учился в школе, считали ее бесхарактерной, потому что она позволяла им пинать балду на уроках. Я знаю, она никого не хотела напрягать и быть этакой мегерой, от которой уходят с гудящей головой и недобрыми словами.
– Пусть лучше отдыхают у меня, – делилась она со мной.
Когда ты один и на своей территории, учителя общаются с тобой иначе.
Слово за слово выяснилось, что с мужем Вита разошлась, практически все время проводит с дочерью и, как ни тяжело признаться, они устали друг от друга.
– А садик? – я присела на стул у трельяжа.
– Пока у нее садик, у меня работа. Там, конечно, отвлечешься, но не наполнишься. Не в смысле, от дома не отдохнешь, а энергии не соберешь, чтобы домашним отдавать. Женщина должна быть счастливой – тогда все вокруг будут счастливы. Жаль я это поздно поняла. Теперь трудно этого достичь, когда все на тебе.
– Хочешь, встретимся, поболтаем? – предложила я, удивляясь себе.
– Знаешь, я была бы рада, но не знала, как к тебе с этим подъехать, – засмеялась она, – я ведь о тебе только слышала, но почти не знаю лично.
Я ее тоже не слишком хорошо знала – считай, со слов Лики, а у них всегда были контры.
– Что, от учеников отбоя нет? – прошелестел мимо Женька.
Я махнула рукой и продолжила разговор:
– Ко мне легко подъехать, я не такая страшная, как обо мне говорят.
Я знала, меня считают умной, серьезной и необщительной. И это правда. Но такой сделала меня болезнь и затворничество. Поступив в институт, я вышла в мир с открытым сердцем, любовью к людям, но уже сложившимся человеком. Сокурсникам было со мной непросто – на меня не действовали поговорки вроде «один за всех и все за одного», «куда все, туда и я», «за компанию и жид удавился», «с волками жить – по-волчьи выть». Не было в моей жизни такой компании, за которую удавилось бы полубелорусское отродье. Теперь меня снова тянуло в затвор, общение будто перепачкало за пять лет, я словно провоняла чем-то, что мне хотелось выветрить, смыть, отскоблить с души.
– Я и не считала тебя страшной, – Вита опять усмехнулась, – но сама понимаешь, обращаться к почти незнакомому человеку непросто.
