— Слышишь, сколько здесь, на болоте, птиц, — сказал хозяин, когда она проходила мимо него. — Прямо гудит все вокруг холма.
— Я по утрам слушаю, когда хожу коров доить, — ответила хозяйка и, вернувшись из дома, продолжала: — Но с журавлями им не сравниться. Ну и глотки у них.
— Куропатка для своего роста тоже здорово орет, — сказал хозяин.
— Да, птица красивая, а голос противный, — заметила хозяйка. — Словно и не птичий вовсе.
Хозяйка пошла в хлев, а хозяин стал слушать, как кричат журавли, куропатки, тетерева, бекасы, утки — они, видно, залетели с реки в какую-нибудь канаву или в лужу под холмом. Внизу, на выгоне, куковала кукушка.
Утром в воскресенье хозяин с хозяйкой поехали в церковь, так что молодой кобыле пришлось и сегодня ходить в хомуте. Можно было бы, конечно, и пешком пройти эти семь-восемь верст, да не к лицу это хозяевам: пешком ходят лишь батраки да батрачки, а хозяева — разве что в том случае, если на телеге никак не проехать.
Ради одной только церкви новый варгамяэский хозяин с хозяйкой сегодня, может, и не вышли бы из дому: но им необходимо было нанять работника и работницу. Наем производился перед трактиром, а чаще — в самом трактире. Туда-то и зашел варгамяэский Андрес; Крыыт осталась в телеге.
Долго сидела она так одна, жуя двухкопеечную французскую булку, которую муж купил для нее в трактире, глядела на чужих людей, а те рассматривали ее. На соседней телеге сидела, пригорюнившись, крестьянка, такая же чужая для Крыыт, как и все остальные. Долго присматривалась та к незнакомой молодухе, прежде чем решилась обратиться к ней:
— Гляжу я, гляжу, а никак признать не могу. То ли глаза мои притупились, то ли еще что. Ты, видать, новая варгамяэская хозяйка, туда ведь ждали новых людей.
— Верно, я — варгамяэская хозяйка, — ответила Крыыт.
— Ну вот, — заметила старуха. — А я сижу и думаю — кому бы это быть, как не варгамяэским! Больше здесь чужих нет, все свой народ... Молодая ты, детей нет?
— Нет еще, — ответила Крыыт, покраснев до ушей, так как старуха пытливым взглядом окинула ее стан. — Всего несколько месяцев как повенчались.
— Ну, тогда конечно, откуда им быть. Да пойдут дети… пойдут, никуда не денутся. Дети должны быть, иначе что за жизнь. А я из Аасеме, старая хозяйка. Аугуст мне сноху в дом привел, так то — молодая хозяйка, так ее называют. Да какая она хозяйка! Надеется только, что будет хозяйкой, когда мы со стариком с дороги уйдем. А пока старый Ааду держит вожжи в своих руках. Уж он их не выпустит, в могилу готов с собой унести, такой у меня старик. Аасеме — последняя усадьба, не доезжая варгамяэской гати, слева на краю болота.
— Значит, это та самая усадьба, где кто-то стоял во дворе, когда мы на закате мимо проезжали, — сказала молодуха, оживляясь.
— Она самая, — подтвердила соседка. — Солнце как раз садилось, когда вы ехали. Я у гумна стояла, меня вы не видели, а посреди двора стояла Леэна — она из амбара вышла с ведром в руках.
