говориться – для него облегчение. Да и для тебя должно быть любопытно. Не всегда это бред.
Он нажал какую-то кнопку, и в двери появилась медсестра – высокая девушка с кокошником на голове, из-под которого выглядывали свёрнутые в клубок светлые волосы.
– Отведешь больного в экспериментальную палату, ознакомишь с порядками.
Так я оказался на приеме у главврача первой городской больницы Крайска, уролога, кандидата медицинских наук Виктора Петровича Беспалько, которому моя мама, тоже врач, но педиатр, через знакомых меня показала.
Медсестра, сопровождавшая меня, толкала перед собой тележку с аккуратными ящичками.
– Зовут Светланой, – живо говорила она, – можно Света, а Светик – это не для тебя. А то сестричка, сестричка! Что-то экспериментальную загружают… Вчера на катафалке больного хлопца положили. Плачет бедный. А познакомишься со Степаном Евдокимовичем, Ходоровым, есть такой, – поумнеешь!
Я в синем с белыми пятнами от дезинфекции халате, зажимая полы, поспешал за ней.
– Больница наша считается инфекционной, – продолжала она, – посторонним вход запрещен. Общаются вон, через ограду. А наш корпус особенный – только четыре койки. Виктор Петрович помещает экспериментальных, он сейчас работает над докторской диссертацией, и я туда теперь по графику бегаю. Вот, все со мной. А тебя почему кладут?
– Ты, как я вижу, шустрая, узнаешь?
– У Виктора Петровича тайна Гиппократа. Захочет – скажет, а так ни – ни! Его жена в нашей больнице тоже работает, так я их никогда вместе не видела! Вот вход!
Я разглядывал, все-таки бывшая крепость. Может, это когда-то был боевой бастион, он отстоял отдельно от других корпусов. Возможно, какой-то штаб, но было пристроено крыльцо, и в палату вела одна дверь!
Только вошли, с койки напротив под окном приподнялся человек в наброшенном на плечи халате, худой с изможденным, злобно морщинившимся лицом и – выкрикнул:
– Сестра, двадцать пять минут! Я буду жаловаться Виктору Петровичу!
– Степан Евдокимович! Где ваша задница! – Светлана из своей тележки не торопясь достала шприц, по оголенному месту сделала неожиданный шлепок.
Позже я узнал, что если зажать между пальцами шприц, это уже особо профессиональный шик, шлепок с уколом – безболезненный!
– Спасибо!! Но придерживайся графика! Виктору Петровичу напомни, чтобы увеличил дозу!
Светлана показала мне койку.
– Твое место, – негромко сказала она, – еще наслушаешься!
Палата показалась большой, почти квадратной с низким потолком, три вытянутые окна и четыре койки. Одна, ближе к входу, пустая.
…Уже к вечеру меня позвали к ограде. Понятно. Появилась моя мама, прильнула к решетке и озабоченно смотрела.
– Ну как, Изенька? Я уже поговорила c Беспалько, и он мне сказал…
То раздражение, которое у меня копилось целый день, прорвалось.
– Что ты лезешь? Мало того, что ты упекла меня в эту клетку, ты еще и тут продолжаешь дальше совать свой нос. Я сам все знаю! И не появляйся тут, и без тебя тошно! Принеси общую тетрадь и ручку!
Так я оказался с тетрадью, и на первой странице пишу:
«Проба, проба, проба. Крепость. Воздвигнута в далеком прошлом, охранять Украину от набегов татар и турок. В наше время на ее территории больница во главе с главврачом Виктором Петровичем Беспалько.
Слева от меня оторвался от подушки и повернул ко мне круглое лицо молодой парень. Видно, положенный вчера. Дальше под окном явно старый человек, седой, небритый, покосился и отвернулся. И совсем напротив под вторым окном, – тот, который нас встретил. О нем, значит, говорил Виктор Петрович!
Вот так сразу представилась мне компания, в которой я оказался. И вскоре я уже знал, с чем каждый здесь лежит. О себе я почти ничего не говорил, да и не очень интересовались, каждый был занят собой.
Убедился, эти записи даже для себя требуют определенного порядка, лучше писать новое с промежутком и, как говорят, с красной строки, а воспоминания тоже как-то выделять, я решил – восклицательными знаками:
!!!
Все началось с того мальчика Юры, москвича, который приехал на каникулы с мамой к своей бабушке к нам в украинский районный центр Дымово. Москвич – и от нас, местных, он резко отличался. Было ему лет двенадцать-тринадцать не намного меня старше. Столичный, причёсанный, наискосок шлейка к синим штанишкам, важничал, но вместе с нами бегал. А самым излюбленным местом наших игр было старое запущенное кладбище вокруг «могилы». Так назывался курган, осевший от времени, и все еще возвышающийся над заросшими бурьяном редкими крестами
