учли, но ждать пришлось больше двадцати лет. Я уже об этом почти забыл. Вспомнил, когда Вера пришла попрощаться перед отъездом в Америку вместе с супругом. Кстати, дарственная с благодарностью за спасённую жизнь потом пригодилась на таможне – серьги после часовой ругани разрешили вывезти как «предмет эмоциональной значимости». Когда мы вышли из университетской поликлиники в сквер зоны «Е», оглянувшись, сказала:
– Да, цвела весна и май кивал цветком. Давайте присядем на скамейке. У меня нет мании преследования, но лучше на этой, без кустов сирени позади. – И продолжила, – Помню, что за мной должок. Вы тогда спрашивали про наживку, я вам нетактично отказала, но пообещала объяснить, что она из себя представляла и для чего была нужна. Помните?
– Ещё бы.
– Операция давно закончена. Теперь можно рассказывать. Только имена изменю.
Она говорила очень серьёзно. Замечание насчёт кустов заставило меня поёжиться. Сначала даже показалось, что лучше бы мне всё это не слушать, не то что потом пересказывать. Но сам напросился. Чтобы избежать громоздкости, я сообщу всё, что мне рассказала Вера, как бы от третьего лица. На вопрос о том, как ей удалось узнать закулисные подробности улыбнулась:
– Есть многое в природе, друг Горацио…
Оказалась, что занимательная история связана с некоей Филанок, с которой Вера училась на одном потоке юрфака МГУ, но, изящно выражаясь, отклонилась от основного курса. Отклонение это произошло на четвёртом курсе, в сторону ненормативной юриспруденции. Филанок, истовая комсомольская сволочь, никуда не отклонялась, вступила в партию и стала судьёй. Их судьбы сошлись так, что именно она попыталась посадить Вериного мужа. Бесцеремонно, грязно стряпала дело, коррумпированный следователь с её подачи подкинул нужные вещдоки. Инструктировала прокурора, в процессе грубила, хамила, затыкала рот адвокату, угрожала свидетелям, – словом, рьяно, фанатически старалась его далеко и надолго упрятать. Походя заметила:
– Я так его укатаю, что света белого не взвидит.
А коллегам, когда ей посоветовали не свирепствовать, бросила:
– Неважно, что нет улик. Он виноват уже потому, что я, коммунистка со стажем так считаю.
Когда эта фраза дошла до подсудимого, тот усмехнулся:
– Как в басне. Я виноват уж тем, что хочется ей кушать. Но, стерва, подавится.
Джентльмен почему-то к назначенному развитию событий не был склонен, поскольку посадка – это единственное, что могло угрожать его авторитету. Воры в законе не сидят. Так что не подумала, кого гробить.
Не знаю, просыпался ли кто-нибудь с окровавленной лошадиной головой в постели, но, несмотря на запугивания, во время слушания в Горсуде свидетели обвинения наотрез отказались от показаний, вещдоки исчезли, и дело было направлено на новое рассмотрение в нарсуд. Та же судьиха без согласия заседателей, на одном нахрапе оставила приговор в силе и этим громко похвалялась. Однако нитки были слишком белыми, и в результате последней апелляции дело тихо скисло. Скисло, но не заглохло. Память у подследственного была отменная.
