вполне достижимые цели. Его любят, он любит. Правда, он и сейчас любит. Жанну, например. Она его, наверное, тоже, особенно после того, как хватанёт. А до этого её, считай, и нет. Лежит неподвижно, твёрдая и холодная. Как в тот раз в комнате с птицей, в золотом наряде невесты.
Теперь-то он всё понял, только не въехал, какого чёрта её домашние дурака валяли? Не может быть, что в курсе не были, тем более, та китаянка, что вела его по коридору. Одно только смущает: у Жанны морской конёк за левым ухом, а тогда был за правым. Наколка настоящая и очень давняя, и ошибки быть не могло: он как сфотографировал. Или всё же напутал?
А, впрочем, это уже не важно. Живут они теперь одним днём, распорядок как под копирку, только районы сбыта приходится менять, иначе могут и ментам сдать, а у него лишних денег нет, чтоб откупаться. Да никаких нет, только долги.
Каждое утро он просыпается и первое, что видит, – крутящийся диск мансардного окна, который летит ему прямо в лоб, и Грине приходится уворачиваться, чтобы ему не проломило голову. Ведь понимает, что это просто глюк, но каждый раз мечется по кровати, пока проклятая хреновина не трахнет где-то за спиной. Тогда уже можно потихоньку встать, сходить по надобностям и, привалившись к неподвижной Жанне, полежать, вспоминая, как хорошо было ночью.
Если, конечно, что-то было. Теперь чаще всего всё смазано: было, не было, хорошо или так себе – не помнит. А это обидно, потому что, если не помнит, считай, что ничего не было. Тогда зачем всё это? Зачем ныкаться12, парить народ, толкать дурь прыщавым обалдуям? Чтобы забыться и ждать конца? Лучше уж сразу – конец. Только сил нет даже на собственную смерть. Ведь чего проще: золотая доза13 – и откинул ласты. А Жанна? Как же она без него?
И всё-таки ещё бывают мгновения бесконечного, высшего блаженства, когда кожа приобретает такую чувствительность, что любое касание – руки ли, волос Жанны – как разряд тока, и от него всё наливается силой. Тело начинает расти, захватывая пространство, ощупывая, узнавая знакомое, подбирая под себя тепло и энергию мира. Чтобы зарядившись, отдать всё ей, проникая внутрь, в душу, обнимая невесть откуда взявшимися крыльями, в которых, чувствовал он, был их шанс на спасение, надежда на освобождение, полёт души. И потом, когда волна отступала, бросив их, нагих и дрожащих, на очередном незнакомом берегу, он всё продолжал баюкать каменеющее тельце Жанны, подлечивая многочисленные ранки на руках и ногах солёной кровью прикушенной губы.
Он жаждал её постоянно: мягкую и тёплую под его ласками, завлекающую, бесстыдную в момент прихода, холодную, безучастную бо́льшую часть времени. И когда её не было рядом, и когда она была, но чужая, далёкая, как инопланетянка. И даже в объятьях Стаса. Ведь сначала было именно так, а он, сиротой лёжа на подростковом узком диванчике, мучительно представлял, что делается за стенкой. И только одно давало силы жить дальше: он ни разу не услышал её голоса, всегда звучало лишь трубное
ныкаться – прятаться (наркотический сленг)
золотая доза – смертельная доза наркотика (наркотический сленг)
