приговаривали. Это говорит о том, что в условиях дикого напора терроризма приходилось проводить реформы, а ты подчёркиваешь правительственную или мою кровожадность? Вам нужны великие потрясения – нам нужна Великая Россия!
– К столу, дорогой Алексей Николаевич, а то Суслову без вас скучно, – Брежнев рукой показал на пустое место рядом с Сусловым.
Люцифер со Столыпиным не уходили, а медленно растворялись в надвигающихся сумерках.
– Тяжёлый вы человек, Пётр Аркадьевич, как мне было невозможно с вами и как легко с ними, – Люцифер повернулся к столу. Столыпин промолчал.
Стол без ресторанного изыска накрыт богато. В больших белых, без рисунка фарфоровых чашках отдельно – жареное на костре и варёное мясо оленя, посередине – большая горка овощей. Хлеб. Егерь колготится у кирпичного мангала. В рюмках – водка. Рядом с Брежневым – Нина Александровна, вполоборота к столу, как бы и не за столом.
– Михаил Андреевич, зачни-ка тостом, мясо на ветру стынет, – Брежнев взял рюмку.
– Товарищи, я предлагаю выпить за здоровье нашего Генерального Секретаря, неутомимого борца в деле строительства социализма.
Брежнев, не дожидаясь конца тоста, выпивает. Выпивают остальные. Молча, закусывают. Налили.
– Я предлагаю выпить за удачную охоту, за прекрасного следопыта и замечательного стрелка, – Косыгин неудобно встал, ему мешала длинная лавка (это не стул, не отодвинешь). Алексей Николаевич не любил охоту, но часто принимал в ней участие. Терпеливо стоял на номерах. Но стрелять почти не стрелял, да и зверь редко выходил в сектор его выстрела – не везло. А Брежнева он отмечал как настоящего охотника. Как «правильного» – любили говорить егеря.
– И этот выстрел был просто удивительный, шагов за сто пятьдесят и в голову. Просто поражаюсь, – Егерь принёс горячие, с костра, куски мяса.
Брежнев хотел было отнекиваться – не он добыл этого оленя.
Стрелять он тоже давно не стрелял. Руки плохо держали штуцер. Оптическим прицелом разбивал либо глаз, либо щёку. Врачам подолгу приходилось маскировать его синяки и ссадины.
– Давайте закончим с Каином, выпьем подарочного рома – Фидель ящик семилетнего Habana Club в последний раз оставил – и в баньку.
– Кто может что-то толковое сказать по этому вопросу, – Брежнев посмотрел в сторону Вышинского и Шейнина.
Вышинский поставил рюмку на стол, собирается встать, отличает деловую речь от тоста.
– Шейнин, пожалуйста, вы. Только короче, – заключает Брежнев.
– Лучше всего разъяснил бы нам философ Платон, но не думаю, что у него получилось короче.
– Не умничайте, Лев Романович, – перебил его Брежнев, – продолжайте.
– В своих молитвах и жертвах Господу Каин отличался заметной неискренностью, Бог гневался и посылал новые и новые испытания. На этот раз тоже – чтобы понять, насколько лоялен
