органов попросту не осталось, а следовательно и не было причин для его дальнейшего задержания. Перед преступником, как в таких случаях водится, извинились, и на следующий день, утром, он был выпущен на свободу, под радостное ликование всех заключенных, устроивших целый прощальный гвалт, подтверждая значимый статус этого грозного человека.
***
Тем же вечером руководитель преступного мира, сопровождаемый и высокопоставленным руководителем соответственно, выехал за город, на отстоящую одиноко ферму, где томился и задыхался одновременно от страха и гнева, от ужасной вони и чувства бессилия молодой, не окрепший еще, организм, бывший не в меру высокомерным, но притом неразумным и самым дорогим прокурору отпрыском. Все было разыграно так, что будто бы по поручению Джемуги его люди тут же бросились уточнять местонахождение пропавшего высокородного сына и, потратив на это, как известно, несложное дело дополнительное, для обеспокоенного родителя чересчур долгое, время, наконец доложили об успешном завершении всей операции.
Юноша был уже на грани безумия, когда под театральные свисты и улюлюканье в комнату, где его держали грязные похитители ворвались обученные к подобным налетам бандиты, ведомые неизменным Баруном. Бомжи были схвачены, для приличия немного побиты и теперь находились на улице, перед зданием бывшей конторы, терзаясь ожиданием своей участи. Шестнадцатилетнего подростка освободили от сковывающих движением железных наручников, вонючего кляпа и пут на ногах, разумеется не объясняя, что весь этот «концерт» является зловещей инсценировкой и что он стал заложником обстоятельств, связанных со служебной деятельностью влиятельного родителя. Замаров-младший и не требовал никаких объяснений, а, только освободившись, сразу же бросился вон из источающих смрад помещений, намереваясь расквитаться со своими обидчиками. Единственное, он только мельком взглянул на Джемугу, мгновенно определив, кто здесь является главным, и, получив утвердительный кивок головы, набросился на троих «пахнущих» личностей, уложенных заблаговременно на травянистую почву, и начал «потчевать» их множественными пинками ног, обутых в дорогие, фирменные кроссовки.
– Вы на кого, «черти», подняли руку?! – сопровождал он криками свои жестокие действия. – Вы здесь вообще, что ли, страх потеряли?! Мой отец прокурор этого города, а вы, наглецы, что, об этом не знали?! Как у вас рука только поднялась совершить со мной такой гнусный поступок?! Да я поубиваю вас сейчас, «мерзости»!
Он раздавал удары, поочередно переходя от одного к другому и третьему, в присутствии родителя все-таки воздерживаясь от более грубых словечек и употребляя только разрешенные «цензурой» ругательства. Однако жестокость его физического воздействия, направленного на грязных отбросов общества, посмевших совершить его похищение, – она не ведала никаких границ. Он уже натерпелся всякого унижения, немного свыкся с ужасным зловонием, поэтому
