льскую визу получить легче любой другой. После небольшой паузы девочка говорит:
– В Польше у меня тоже друг.
Пограничник широко улыбается. Ничего, главное, что пустил.
Это уже начало истории.
Девочка учится музыке лет с шести, как все – со старшего дошкольного возраста, теперь она на четвертом курсе консерватории. Ее профессору сильно за восемьдесят, всю свою жизнь она посвятила тому, чтобы скрипка звучала чисто и выразительно. В целом свете не сыщешь педагога славней.
– Слушай себя, – говорит профессор. Это в сущности все, что она говорит. – Что с тобой делать, а?.. Подумаешь, она любит музыку. Вот и слушай ее на пластинках. Ну, что ты стоишь? Играй уже.
Выдерживают не все, но в общем выдерживают. Один и тот же прием приходится повторять годами, пока она вдруг не скажет: была б ты не такой бестолковой… Значит, вышло и будет теперь выходить всегда.
На сегодня закончили. Девочка укладывает скрипку в футляр.
– Скажи, – неожиданно спрашивает профессор, – а на каком инструменте ты в детстве хотела играть?
Странный вопрос. На скрипке конечно же.
Профессор как будто удивлена:
– И как это началось?
Так, объясняет девочка, на старой квартире скрипка была, восьмушка, даже без струн, и вот она повертелась с ней перед зеркалом…
Профессор произносит в задумчивости:
– Значит, твоя мечта сбылась?..
Что это было – вопрос или утверждение? И кого она вообразила себе в тот момент – не эту ли свою ученицу лет через шестьдесят? Или что-нибудь вспомнила?
Мы рассматриваем фотографии тысяча девятьсот тридцать четвертого года. На них будущему профессору десять лет. Те же правильные черты, отстраненность, спокойствие. Программка: детский концерт – Лева, Яша, она. Если бы снимки были лучшего качества, то слева на шее у каждого из детей мы бы заметили пятнышко, по нему можно опознать скрипача.
Следом еще фотографии, из эвакуации, и снова Лева, Яша, с взрослыми уже программами, еще – Катя и Додик, так и написано. “Значит, твоя мечта сбылась…” – тоже, конечно, история, но развернуть ее не получится, не нарушив чего-то главного, чего словами не передашь.
“Одной любви музыка уступает”, так сказано. Уступает ли?
Вернемся к польскому другу: вскоре он опять помог девочке.
Из Европы она привезла себе редкой красоты бусы, и на вопрос одной из приятельниц (именно так, нет у нее настоящих подруг) ответила, сама не зная зачем: – Польский друг подарил.
Приятельница тоже скрипачка, многословная, бурная – пожалуй что чересчур. Иногда, впрочем, ей удаются яркие образы:
– Открываешь окно, а там… военный! – Так она передает свои ощущения от какой-то радостной модуляции.
Замуж тут собралась, удивила профессора:
– Замуж? Она же еще не сыграла Сибелиуса!
Пришлось приятельнице к другому преподавателю перевестись.
– Рада за тебя, подруга, – отзывается она по поводу бус. – Думала, так и будешь одна-одинешенька, как полярный кролик.
Так польский друг стал приобретать кое-какое существование. А вскоре выручил, как говорится, по-взрослому.
Найти скрипку – такую, чтобы она разговаривала твоим голосом, – всегда случай. У этой, внезапно встреченной, про которую вдруг поняла, что с ней уже не расстанется, звучание яркое и вместе с тем благородное. Не писклявое даже на самом верху. Итальянская, по крайней мере наполовину, среди скрипок тоже встречаются полукровки: низ от одной, верх от другой. Нестарая – так, сто с чем-то лет. Добрый человек подарил, сильно немолодой. Много всего любопытного остается за скобками, но ни девочка и уж ни мы тем более никогда не узнаем подробностей. Человек добрый и обеспеченный и с больной совестью, а у кого из добрых людей она не больна? Подарил с условием, что она никому не станет рассказывать.
Приятельнице тоже понравилась скрипка.
– Сколько? Для смеха скажи.
Девочка пожимает плечами: какой уж тут смех?
– Опять польский друг подарил? Да-а, страшно с такой по улице.
– А с ребенком не страшно по улице? – Приятельница уже родила.
– Никогда не любила поляков, – признается она. – Зря, получается?
Получается, зря.
– Гордые они, с гонором.
Девочка друга в обиду не даст.
– Это не гонор, – отвечает она, – это честь.
– Он
