сцены?
– Сцены, экрана, телевидения и всего прочего.
– Благодарю вас, – сказала Мама Девочка, и мы пошли через вестибюль к выходу на Пятую авеню.
– Одуванчик, – снова заговорила Мама Девочка, – знаешь, у кого ты была в гостях?
– У кого?
– У величайшей в мире актрисы-педагога, вот у кого. У самой Кэйт Крэншоу.
– Что она делает?
– Учит актеров играть.
– А разве они сами не умеют?
– Увы, нет. Настоящие актеры все время учатся. А теперь расскажи мне, пожалуйста, про мисс Крэншоу.
– А что рассказать?
– Ну, например, я бы ей понравилась, как по-твоему?
– Я ей понравилась, значит, и ты понравишься: ведь ты моя мать. Правда, я была не совсем одета, когда мы с ней знакомились.
– Ее это шокировало?
– Что ты! Она даже не заметила.
– Просто она настоящая леди. Лягушонок, расскажи мне о ней все-все.
– Она очень высокая. Очень худая. Очень элегантная. Взгляд пронизывает насквозь. Все слова выговаривает очень отчетливо, и с ней очень интересно.
– Еще что?
Мы с Мамой Девочкой шагали уже по Пятой авеню, и я старалась рассказать про Кэйт Крэншоу, но ведь, когда я была у нее, я не знала, что это она. Она не спрашивала у меня мое имя и не сказала мне свое.
Мы шли по стороне, на которой Центральный парк.
– Чувствуешь, Лягушонок? – спросила Мама Девочка.
– Что?
– Запах деревьев Центрального парка. Запах травы Центрального парка. Запах птичек и белок Центрального парка.
– Кажется, чувствую.
– Когда войдем в него, ты почувствуешь их все – и запах людей в придачу.
Примерно через квартал был вход, и мы оказались наконец в Центральном парке. Скоро мы свернули в сторону от широкой асфальтированной дороги, забитой машинами, и пошли по дорожке, по которой не ездят даже на велосипедах, а только ходят. Потом мы остановились, и Мама Девочка стала рассматривать деревья, большие глыбы черного камня на земле и лужайку с цветами. А потом она глубоко-глубоко вздохнула и сказала:
– Люблю Центральный парк!
– Я тоже. А ты его за что любишь?
– За то, что он в Нью-Йорке.
– Если ты любишь Нью-Йорк, почему ты в нем не живешь?
– Потому что я его ненавижу.
– Ой, Мама Девочка, терпеть не могу, когда ты говоришь так: и люблю, и ненавижу.
– Но ведь это правда, Кузнечик. Да, я люблю Нью-Йорк, но я его также ненавижу.
– Почему?
– Потому что это так на самом деле. Только никто не хочет признать этого, но все равно это так. Центральный парк я знала еще тогда, когда не умела говорить. Я люблю его и ненавижу и хочу, чтобы весь мир стал лучше.
– Лучше чем что?
– Чем то, что он есть.
– А что он есть?
– Нечто печальное и несуразное.
– И нет, очень веселое!
– Хорошо, пусть веселое. Неужели
