Ах, знаешь, – спокойно и весело подхватил Кушнев, – у жены есть горничная из деревни, которая говорит, что я красавец. Я хочу ей сделать положение, – и он захохотал.
– Я одного вкуса с твоей горничной.[232]
Петр Куракин не танцовал, но дерзко и весело, стоя впереди всех и не сторонясь от танцующих, а ожидая, чтобы они сторонились от него, смотрел своими быстрыми глазами на всех так, как будто выбирал свою жертву.
– Кто эта бедная кошка, за которой братец увивается? – спросил он у Кушнева, указывая на Сашок.
– Это Раевская – два миллиона.
– А-а-а! Понимаю. Что за верста, глупая и холодная, мой братец. Он будет иметь успех.[233] Пойду взбешу его, отобью два миллиона. Но, боже мой, что за урод. А это кто?
– Офицер? Это Берг, молодой человек, обещающий много.
– Что за[234] пошлая вывеска. Ах, как глуп Зубцов, Ты бы лучше с Шульцем был друг. Друг он и собачка. Куда ты?
– От тебя. Зачем ты притворяешься злым, ты добрый малый в душе? Я уйду к кому нибудь, кто не ругается. – И Кушнев ушел в угол к какой то старой даме.[235] Петр Куракин составил себе в уме план забавы на нынешний вечер. Он вздумал посмеяться над братом, которого он, как это часто бывает в семействах, ненавидел. Он позвал к себе Шульца.
– Представь меня Раевской, —сказал он повелительно, – и vis-à-vis.
– Да я взял.
– Ну, уж сделай, как знаешь.
И вывернутыми ногами он пошел к Раевской и пригласил ее. Она танцовала первую с его братом, вторую с Бергом. Он взял третью.
– Как я рад, что наконец имел счастие познакомиться с вами, – сказал он насмешливо. – Ежели вы не можете танцовать со мной, то я могу сидеть подле вас. Он наклонился к ней и начал говорить самые пошлые любезности. Брат танцовал, но не говорил почти с ней и отошел. Берг, танцуя, всё заговаривал, но не мог вступить в разговор.
–
Петр Куракин сделал себе такую репутацию повесы и насмешника, что его боялись, как огня, женщины еще больше, чем мущины. Он успел уже компрометировать двух женщин и вызвать на дуэль одного, а другого от стыда заставить уехать из Петербурга.
* № 6 (рук. № 42).
1.
В 1811-м году, в то самое время, когда в Петербурге было получено письмо Наполеона I к Александру І-му и Коленкур был заменен Лористоном, в городе был бал у екатерининского вельможи князя N.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный всему городу дом вельможи. У освещенного подъезда, устланного красным сукном, стояло несколько сотен экипажей, полицимейстер, пристава и квартальные. Жандармы расставлены были далеко от дома по обеим сторонам улицы. По загроможденной щегольскими экипажами и народом улице беспрестанно подъезжали кареты с ливрейными лакеями на запятках. Лакеи были в шляпах с галунами и перьями. Из карет выходили по откидываемым подножкам
