а его жизнь, неизменно производил сильное впечатление. Близкие знали и другие его качества – въедливость, настойчивость, последовательность, бесстрашие. Иногда он неожиданно впадал в ярость, иногда неделями благодушествовал. Кто-то Буколева любил, кто-то не очень, но уважали его все.
Сейчас Федор сидел развалившись в офисном кресле на колесиках и внимательно рассматривал небольшую изящную книжечку в старом кожаном переплете. Но если руки Федора, крепко держащие книгу, находились в относительном покое, то длинные ноги, обутые в светло-коричневые мокасины, жили отдельной и весьма бурной жизнью. Они исполняли какой-то дикий индейский танец пополам со степом, благодаря чему кресло, адски скрипя колесиками по ламинату, сделало по комнате почти полный круг.
Эта комната служила Федору кабинетом и переговорной одновременно. Большую часть пространства занимал огромный письменный стол, заваленный грудой всевозможных бумаг. Кроме того, правый угол был заставлен коробками – там тусклым золотом светились корешки толстых фолиантов. На стене красовался плакат тридцатых годов прошлого века с изображением сердитой женщины в строгом костюме и надписью: «Читатель! Не смачивай пальцев слюною, перелистывая библиотечную книгу!»
Вдоль стены, под плакатом, стояли облезлые стулья откровенно помоечного вида. Федор ими страшно гордился, так как самолично притащил эту рухлядь именно с помойки и рассказывал, что стулья некогда украшали квартиру какой-то любовницы Берии. И очень возможно, сексуально озабоченный Лаврентий Палыч, приходя к даме, вешал на эти гнутые спинки брюки или еще чего. Стулья давно рассохлись и угрожающе скрипели под седоками, однако никто не решался вслух протестовать, получив учтивое приглашение присесть на один из раритетов.
– А нюх, как у соба-а-ки, а глаз, как у орла! – вдруг во весь голос завопил Буколев, потрясая книгой, и радостно захохотал.
Дверь приоткрылась, и в проеме появилось хорошенькое личико с огромными испуганными глазами.
– Федь, ты чего?! Что-то случилось?
– Пою я, понятно? Удача, девочка, такая удача!
– Поешь? Я думала, это крик о помощи…
– Солнце мое, Веруня, – потянулся Буколев и, стремительно выпрыгнув из кресла, мгновенно и прочно утвердился на своих длинных ногах. Книгу притом он из рук не выпускал. – Ты слышала крик души! Душа поет, понимаешь?
– Нет, – искренне ответила Веруня, пошире приоткрыв дверь кабинета. – Чего поет?
– Песню гениального сыщика. Помнишь? «Бременские музыканты»! Смотрела в детстве?
– Не помню, – наморщила лоб Веруня, стараясь понять, чего хочет начальство. – Группа такая?
– Марш обратно в зал! – взревел Буколев. – Наверняка клиентов полно, а ты мне тут… Если опять пропадет книга, стоимость из твоей зарплаты вычту.
– Этого… Бегеля потом нашли, – стала оправдываться девушка. – И вообще в тот день не я работала.
– Кого нашли?!
– Ну, книгу… Писателя этого… как его… Бегель. Нет – Гебель, – в голосе Веруни слышалось отчаяние смертника, которому отказали в помиловании.
– Еще скажи – Геббельс! – рассердился Федор. – Год в магазине – фамилии выучить не можешь. Гегель!!! Выдающийся немецкий философ! Скройся с глаз или…
Веруня мгновенно исчезла за дверью, успев, правда, расслышать посланное в спину: «В школу отправлю! «Красную Шапочку» заставлю вслух читать! «Каштанку» выучишь у меня наизусть!»
Буколев по инерции еще несколько минут бегал вокруг стола, яростно матерился и выкрикивал: «Как с такими работать? Им чебуреками на вокзале торговать! Всех уволю к фиговой бабушке!» Постепенно внутренний вулкан эмоционального книготорговца угас, и Федор вернулся к письменному столу. Усевшись обратно в кресло, он бережно положил на стол книгу и уставился на нее долгим мечтательным взглядом.
Да! Это были легендарные «Записки русского невольника, бывшего при дворе турецкого султана, на пиратском корабле, в плену туземцев-каннибалов и счастливо избежавшего смерти, Божьей милостью возвратившегося на Родину». Изданная в Санкт-Петербурге в 1795 году крошечным тиражом, книга уже тогда стала библиографической редкостью. А спустя месяц большая часть тиража сгорела во время пожара на складе издателя и, как считалось, до наших дней дожили считаные экземпляры. Подобные находки – исключительная редкость, в жизни букиниста такое может случиться лишь пару-тройку раз. И это в лучшем случае.
Федор вспомнил, как сложно шли предварительные переговоры с жуткой дамочкой, которая продавала библиотеку. Она трезвонила в магазин ежедневно и каждый раз меняла условия предыдущей договоренности. Буколев был уверен, что она обращается с тем же предложением в другие книжные магазины, пытаясь устроить необъявленный заочный аукцион. Дважды он едва не послал ее к черту, решив, что это пустая трата времени, что никаких
