и ещё три строгие колонны, казавшиеся непоколебимыми, рухнули. Поверхность красного саркофага покрылась паутиной многих трещин и керамика начала осыпаться. Изнутри раздался хриплый рык, что – то ударило в стенки гроба, и каменное изваяние взорвалось шквалом мелких осколков. В кромешной тьме усыпальницы медленно разгорались пара тусклых огоньков, превращаясь в два огромных звериных ока, багряно – жёлтых, словно пылающая осенняя листва.
1. Встреча
«В тыкве надо быть круглым, в трубе длинным».
Утро случилось сумрачное и промозглое. Мелкий холодный дождь, казалось лил не только с неба, но и со всех четырех проклятых сторон света. Шквальные порывы колючего ветра трепали оранжевую рыболовную палатку, растянутую на вершине небольшого, лысого, как череп, пригорка, по склонам которого стекали вниз бурые ручейки грязной воды. Из палатки валили густые клубы сизого дыма и высовывалась пара ног, так заляпанных грязью, что невозможно было различить обувь, как впрочем и её наличие. К длинным ногам прилагалось огромное дуло двадцатимиллиметровой тяжелой снайперской винтовки «Анцио», торчащее из под складок апельсинового брезента, конец которого покоился на воткнутом в землю, на расстоянии полутора метра от входа, упоре для рыболовной удочки. Владельца ног, ствола и оранжевой мечты рыбака, звали Монакура Пуу, это был очень худой и очень высокий мужчина с длинной светлой бородой, заплетённой в пару толстых кос, и копной густых, опускающихся ниже пояса, волос, частично скрученных в африканские дреды. В его огромных миндалевидных голубых глазах плескалась медитативная отрешённость, хотя ни облик, ни поведение данного субъекта никак не соответствовали образу продвинутого отшельника. Приклад семнадцатикилограмовой винтовки вдавил его в пляжное складное кресло, что было с трудом втиснуто внутрь означенной палатки. В правой руке Монакура Пуу держал самокрутку величиной с гаванскую сигару, левой же конечностью он придерживал двухлитровый алюминиевый термос с липовым чаем и самогоном, разведенными пятьдесят на пятьдесят. Монакура охотился, или, как он сам говорил своим немногочисленным домочадцам, покидая дом и сгибаясь под весом винтовки, как Христос под гнетом креста:
"Я на рыбалку, сидеть здесь, рыла наружу не казать".
У палатки валялось несколько громадных гильз, и большая куча чего – то, что напоминало фарш из мяса, кишек и меха. Все вокруг было залито кровью. Сегодня рыбы было много. Куча фарша на самом деле раньше была двумя одичавшими собаками и сумасшедшим лосем, непонятно на кой ляд блуждавшими по этому необъятному полю из грязи и луж. Утром Монакура слегка болел от выпитого накануне вечером, и в похмельном запаре перепутал обычные боеприпасы с бронебойными патронами, поэтому в качестве охотничьих трофеев ему достались лосиные рога, и те части убиенных зверушек, что удалось найти в покрывающей поле жиже. Да и нормально. За те годы, что провёл он в этом городке, Монакура, и те, кого он встретил и оставил в живых, гурманами быть перестали. Встретил он восемь человек. Восемь живых людей за пять лет. Троих мужчин он нашёл по отдельности, с большими временными интервалами, но всех их убил одинаково быстро и беспощадно. Женщину, показавшуюся ему опасной, а самое главное – отталкивающе некрасивой, он тоже пристрелил. Старуху, непонятно откуда взявшуюся в местных болотах, и отдалённо напоминающую его покойную бабушку, Монакура Пуу пощадил и был вознаграждён терпимой готовкой, условно чистой одеждой и редким подметанием полов. Она умерла сама, от старости, год назад, и он очень скучал по её замороченным похлёбкам. А ещё были две женщины. Были и есть. Красивые, послушные, нежные и понятливые. И они – одна из немногих услад в его нынешней, нелёгкой жизни. А ещё есть ребёнок. То есть та, которая совсем недавно была ребёнком, а теперь расцветает, словно роза. И она – его постоянная головная боль. Монакура изобразил на лице кривую гримасу, глубоко затянулся гигантским косяком, сделал большой глоток из термоса и подавился. Когда – то, в той прошлой его жизни, что казалась теперь сном, он был солдатом, и неплохим. Да что там неплохим. Превосходным солдатом. Сержантом великой российской армии. Дурман, окутавший его разум, не сильно ослабил инстинкты воина, и глаз опытного снайпера чётко уловил неясное движение далеко впереди, на расстоянии гарантированно удачного выстрела из его «девочки», как он ласково называл тяжелую снайперскую винтовку «Анцио». Монакура поджидал несчастных зверушек только с одного направления – оттуда, куда смотрел ствол его винтовки. Пригорок, на котором стояла палатка, был небольшим мыском, глубоко вдающимся в зелёную болотную топь, так что сзади, слева и справа никто не мог подобраться к нему, и тем более напасть. Разве что только кикиморы болотные, коих Монакура здесь ещё ни разу не встречал. Бывший сержант схватил полевой армейский бинокль, посмотрел, отбросил в сторону термос, плюнул косяк и плюхнулся на пузо прямо в грязь, снимая ствол винтовки с кронштейна. То, что двигалось прямо на его палатку, шло на двух ногах.
" Кенгуру, пингвин, страус. Кто ещё ходит на двух ногах? Человек?»
Монакура Пуу встречи с человеком не боялся. Он вообще не боялся того, что ходит
