ответила монахиня, – с грубой кроватью, стулом и гвоздем в стене, чтобы повесить на него платок, – это богатый дом, если там чтут Деву Марию и Господа нашего. Огромный дом с толстыми коврами, бархатными шторами и золотой арфой в гостиной – беден, если Деве Марии и Господу нашему там нет места.
Милочка Мэгги спросила отца:
– Папа, когда ты был маленьким мальчиком, в Ирландии у тебя был богатый дом или бедный?
– Сейчас ты узнаешь, как беден был твой отец. Наш дом был бедным. И не просто бедным, а беднейшем из бедных. Это была однокомнатная хижина с навесом, под которым стояла моя кровать, а кроватью мне служил мешок с сеном. И в холодные ночи туда залезала голодная соседская свинья, чтобы поспать со мной в тепле.
Девочка засмеялась.
– Смеяться тут нечему, крыша нашей лачуги упиралась в землю ровно там, где лежала моя голова, и я бился о нее всякий раз, когда поворачивался во сне.
А в стене была черная дыра, где теплился жалкий огонь, который не мог согреть нас зимой, зато поджаривал летом, когда мы варили на нем еду. А еда-то, еда! Мелкая картошка из тощей земли и грубый черный хлеб с подгоревшей коркой, да, может, раз в пару недель яйцо, а на Рождество – курица, жесткая и слишком старая, чтобы продолжать нестись.
И воду мы брали из колодца. Холодным зимним утром прогулка от хижины до колодца была мучительной, а ведро – слишком тяжелым для тощего пацаненка. И никакого туа… водопровода в доме, так что по нужде мы бегали в лес за хижиной.
– Спорим, папа, ты был там счастлив.
– Счастлив, ну ты даешь! – горько возразил Пэт. – Я все это ненавидел и, когда пришло время, уехал без оглядки.
Но Пэтси вспомнились зеленые летние поля и луговые цветы, прячущиеся в высокой, по колено, траве, и озеро цвета неба – или это небо было цвета озера? И как бурая, пыльная дорога в деревню лениво тянулась под солнцем. Ему вспомнились веселые вечера в тавернах, где посетителям нравились его танцы. Ему вспомнился Малыш Рори и добрые дни их истинной дружбы. Ему вспомнилась его ярая собственница и защитница мать. И – ах, его ненаглядная Мэгги Роуз! Он думал про беззаботные, золотые дни своей юности, и сердце его рыдало.
«Господи, прости, что я солгал, что я все это ненавидел».
Предаваясь воспоминаниям, Пэтси изливал дочери, названной в честь его возлюбленной, свою горечь.
– Вот мать твоя росла в богатом доме. Попроси ее показать тебе ту конюшню в Бушвике, где ночевал твой отец. Рассмотри хорошенько тот богатый дом, который должен был стать моим… нашим… если бы не тот жулик…
«А, ладно, – подумал Пэтси, – пусть покоится себе с миром, даже если при жизни он и был мерзавцем».
По дороге к старому дому Мэри отвечала на вопрос Милочки Мэгги:
– Почему я тебя раньше туда не водила? Потому что дом очень изменился и мне от этого грустно.
Да, дом изменился. Комнаты по обе стороны от крыльца переделали под магазины. Эркерные окна стали витринами. За одним из них была парикмахерская с затейливо причесанными восковыми головами. За другим окном был только лебедь – безупречно
