просто ждала и молилась, сливаясь с ним в общении и уже появившихся совместных делах и планах. И потому в то утро 1 сентября, после того, как это трепетно желанное наконец-то самым чудесным образом произошло, она была так непередаваемо и безумно счастлива, как наверное не имеет права быть в его судьбе счастлив человек, пусть даже и всего несколько часов… О, ту ночь и то утро она не забудет никогда, до самой смерти, чему бы еще не суждено было случиться! И вот теперь – она это видела на его лице, читала по лицу в его мыслях – он сожалеет об этом. Нет, не сожалеет о том, что они полюбили друг друга, стали близки и счастливы. Сожалеет, что это настоящее, стоящее самой жизни, наверное, привело к тому, к чему привело, и в сложившихся обстоятельствах не привести не могло. Что он стал причиной ее невзгод. Она видит это, чувствует это в его мыслях и переживаниях. И испытывает в эти мгновения злость. Идиот! Разве не счастье сделать что-то для того, кого любишь, и в особенности – если это стоит какую-то не простую цену?! Разве он не был бы готов поступить во имя нее точно так же, будь она еврейкой, которую надо скрыть и сберечь, а он – любящим польским мужчиной? Конечно поступил бы, она уверена! Ах да – он мужчина, старше и мудрее ее, а она чудесная, божественная красавица и молодая талантливая пианистка, у которой всё впереди, и которая не имеет права губить себя, возраст, возможности и красоту. Вот точно идиот, вот так и есть, так бы и огрела его кулаком по бычьему лбу! Да на кой черт ей всё это нужно, если она лишится близости и связи с тем единственным, встреченным ею за все годы мужчиной, которого она во всей правде полюбила, и который любит, действительно любит, понимает и чувствует, а не просто хочет ее, и есть с нею суть одно? Она что – ничего не понимает? Да, она младше его, но она что – девочка, ничего в жизни и внутри не пережившая, не знает, на что идет и ради чего ей всё это, при полном сознании опасностей и трудностей, нужно? Она всё знает и понимает, и даже более, чем он, догадывается, особенно – в последние дни, когда все евреи стали носить нарукавные повязки, и когда начало происходить вот то, о чем она боится даже мельком подумать. Еще два месяца назад, когда он, оставленный без дома, без квартиры и вещей, без всего, что имел и нажил, переехал жить к ней, несколько ее подруг искренне, именно искренне стали намекать ей, что она должна подумать, потому что связь с евреем и известным, у многих на виду профессором, при сложившихся обстоятельствах и при том, что она может теперь зарабатывать и держаться только концертами для тех, может стать очень опасной. Она поняла, что те, пусть и цинично, и в грубости душевной, но искренны и тревожатся о ней, и в первый раз проглотила, тем более, что они говорили правду. А после того страшного вечера 6 ноября, так потрясшего и запугавшего всех… Она тогда чуть не сошла с ума, будучи уверенной, что он арестован вместе со всеми и послан в концлагерь, и конечно