вот еще рассказывали… В Выре муж побил жену, она заплакала, побежала из дома, но перед этим вывалила себе в фартук тесто – а то убежит! Вскочила в автобус, села на заднее место. А тут тесто стало подыматься, живот начал расти. Люди заметили, закричали: «– Шофер, остановите! Женщина рожает!»
Ну, вот… Приехала к сестры… Пирожков нажарили.
Пишмаш
Купил свою первую пишущую машинку „Континенталь“ у тетки ужасно взбалмошной и нетерпеливой. Показывая машинку в работе, она печатала: „Что подписями с приложением печати удостоверяется…“ И так несколько раз. Объясняла:
– У меня всегда фантазии хватает только на это.
Принес для опробования знакомой машинистке Танечке. У нее фантазия была много богаче. „Ярмарка – это новый фильм. У меня болит сердце. Вы не думайте, что ему меня жалко. Гегелло рукопись я писала два раза. Она очень легкая машинка“.
Танечка рассказала, как в армии печатал один офицер: заложит руки в карманы, ищет букву, потом стукнет и опять в карманы. Потом показала собственноручно вышитую скатерть со старинными голубыми узорами.
– Это я не специально, а так, когда кого-нибудь жду.
А я думал, что вот принесу машинку домой и начну новый рассказ про молодую и добрую женщину, которая еще не вышла из своего девичества, как она работала в гарнизоне, и все ее звали Танечкой, но замуж никто не брал. Как она стала машинисткой-надомницей по причине больного сердца, чередовала машинопись с вышиванием, и по старой памяти к ней захаживает один офицер.
Но начал что-то другое.
Пожар
Когда мы жили на улице Куйбышева (ныне Большая Дворянская), в доме с грифонами, в нашем флигеле однажды поздним вечером случился пожар. На третьем этаже полубезумный старик, отчаявшись переспорить старуху, пустил в ход последний аргумент – поджег квартиру. Пожарные приехали, когда уже занялся четвертый этаж. Помедли они немного, и наш флигель, имеющий форму треугольной трубы, выгорел бы насквозь, но пожарная часть – кстати, самая старая в Петербурге, с наблюдательной вышкой, – находилась рядом. От дыма, проникавшего с лестницы, трудно было дышать, и мы, разбудив сына и наспех одевшись, выскочили на лестницу и принялись барабанить в двери черного хода чужой квартиры.
Открыли нам быстро. Через соседнюю парадную мы вышли во двор, где уже работали брандспойты, а в сторонке на стуле, размазывая кулаком слезы, сидел поджигатель. Старуху его уже увезла «Скорая».
Выйдя на темную безлюдную улицу, мы только там посмотрели, что у нас было с собой. Оказывается, я взял лишь паспорта и рукопись повести, над которой работал. Видимо, смутная мысль о том, что она нас в черный день прокормит, управляла моими руками. Все с моим спонтанным выбором согласились, несмотря на то, что повесть надо было еще написать. И от этого семейного согласия в том, что есть в нашей жизни главное, было так легко, что даже стало весело. Мы долго гуляли по пустым улицам, пока дом проветривался, дурачились, хохотали, пили газированную воду из автомата и фантазировали на тему «если бы да кабы». А когда вернулись, охранявший
