ьным. Слишком часто, чтобы становиться чем-то воистину надежным. Органы чувств! Что за глупость. Самые настоящие органы обмана. Зрение – портится. Рано или поздно ты всегда остановишься различать, что перед тобою. Прикосновения – изничтожаются. Что твое тело, если внезапно ощутишь ты великую агонию боли? И оно тебя подведет. И оно перестанет пресыщаться чувствами. И оно вновь перестанет. Существовать.
Такова жизнь. И таков путь. Эмоции обманчивы. Поэтому он – никогда их не слушал. Да и, на самом деле, никто из них их не слушал. Не положено им. Верховный канцлер говорит – эмоции обман. Верховный канцлер никогда не ошибается.
Эмоции врут. А Верховный канцлер – нет.
Они находились в строю, маршировали, шаг за шагом, вымощенные будто бы единым камнем. Железной дисциплиной их воля соединялась, невольно боевой транс становился непренебрежительной реальностью, настоящим, инициированным. Искусственным. Все мы были как одно. И я все еще чувствую себя там. Внутри. Поднимающим носок своих ног в такт другим. Я не чувствовал себя одним. Я не чувствовал себя одиноким.
Я был один. Но нас было много.
Вместе мы маршировали по полю. Его давно уже перестали называть Марсовым. Предали старые традиции. Возвели новые. Какая разница?
Ведь когда-то и Вандея билась с Парижем. Конфликт поколений, замена старого новым – это естественно. Почему настоящий ход жизни должен прерываться? Почему следует разрывать то, что было предписано самой судьбой? Нет. Это путь лжи. Что естественно – то не отвратно, не правда ли? Так и великое колесо сансары, так и великое истребление, человеческий геноцид, совершающийся будущим поколением против прошлого во славу великой, новой, восходящей звезды – неужели он должен быть так противен?
Человеческая жизнь – ничто. Так говорил Верховный канцлер. Но при этом именно она – самое важное и потребное, что существует в мире. Каждый должен был готов отдать собственную жизнь Великой Империи, когда она того потребует. Каждый должен быть готов создать жизнь во славу Великой Империи, когда она того потребует. Это неизбежно. Именно это ведет к процветанию. Именно это есть правда.
Так сказал Верховный канцлер.
Я вижу его. До сих пор. В своих снах. Он взошел не так давно, как могли бы считать старики, но совсем недавно, как может наблюдать каждый юноша. Он говорит. Его глаза метают молнии. Toten! – говорил он. Смерть! Смерть им и слава великой нации. Разве мы – не великая нация? Неужели мы должны терпеть ущемление других, лишь ради того, чтобы унизить собственную лужайку? Скажите мне хоть одного человека, хоть одну семью, хоть одно сообщество, что не стало бы охранять самого себя от нападков противника. Не помнит ни одного из подобных история! Ни одного. Так почему, скажите, почему великий народ Германии должен страдать от всего мира? Почему, возведенный в бездну, почему, лишенный всех финансов и благ евреями, арийский народ должен страдать?
Я видел его. Я его вижу до сих пор. Он видит меня. Он будто бы улыбается мне. А я улыбаюсь ему в ответ. Прямо сейчас. Во время марша. Кажется, все вокруг находили схожую моей мысль. Кажется, все вокруг улыбались ему тоже. Поэтому мы маршировали. Поэтому мы шли вперед. Поэтому мы были готовы воевать.
Не за Верховного канцлера или Великую Империю. Ни за самого себя. Ни за соседей. За нас всех. За нашу родину. За наше будущее. За наших детей.
Недовольным маршем выражали мы свою агрессию. Скалили зубы на усмешки возвышающих себя евреев. Кусали руки, которыми они пытались проявить свое хваленое милосердие.
Этим же маршем мы снесли их троны. Этими зубами мы разорвали их глотки. Этими руками мы забрали их богатство. Наше богатство. То, что они отняли от нас. Мы вернули обратно. И теперь были готовы продвинуться дальше. Мы должны были вернуть долг, что требовала от нас родина. Мы должны были показать всему миру силу нашей нации. Ибо они – ошибались. Ибо они ущемляли нас. Ибо они заставляли нас страдать. Наших детей плакать. Наши семьи – голодать. Ибо мы – правы.
*******
Она была сегодня странно опечалена. С утра, как проснулись – лицо закрыто серыми красками, более не высказывая ни единой привычной для нее улыбки, которую я постоянно наблюдал ежедневной рутиной. Сегодня был день счастья! Но именно ее лик был безмолвен.
– Что с тобой? – проговорил Ганс, нежно прихватывая ее за плечо
Она медленно повернула головой, сбрасывая руку. Медленно повернулась, медленным, немного жалостливым толчком отбросила его, отошла в соседнюю комнату. На кухню.
Он ошалел. Немного попятился, приходя в себя. Для него это было необычайным шоком – столь резкие изменения. Ни сколько в жизни, ни сколько в стране – подобные реформации никогда не изменяют человеческое восприятие в той же мере, как объект обожания, резко, совершенно беспричинно, или же лишь
