заперта: открыть её, не взрывая – невозможно. Взорвал бы с радостью, да нечем. Сперва эта неприятность не расстроила. С деревенскими, у которых беру продукты, можно общаться через слуховое окно, поднимая корзину на веревке. В конце следующей недели дверь во второй холл на первом этаже закрылась так же, как входная, отрезав доступ на чердак. Нет подходящих слов передать моё состояние. На следующий день успокоился, так как продуктами запасся на неделю, а местные жители пообещали принести инструменты и открыть дверь. Миновала неделя, а ко мне никто не пришёл. Что оставалось? Окунулся в рукописи. Старался не думать о сложном положении, сосредоточившись на текстах. Уникальные свитки рассказывают о древних племенах, проживавших в этой местности. Боги, друиды, фоморы, туаты и сиды собраны наравне с людьми, как реальные персонажи истории. У нас много общего. Отравленная завистью любовь, обманом добытая власть, войны за наследство, жертвоприношения – всё, как у людей. Автор будто сам пережил: настолько реально переданы события и лица. В конце концов, свитки завладели разумом. По ночам стали слышаться странные звуки, будто за стеной кто-то ходит. Я всё объяснял усталостью, стараясь держать себя в руках. А недавно среди ночи разбудил истошный рев, поднимавшийся из-под пола, хотя дом стоит на скале. Потом в смежном холле до утра царапали пол, монотонный скрежет не дал уснуть. Следующий день прошёл, как на пороховой бочке. Каждые четверть часа сильнейшие толчки сотрясали дом, будто в скалу бил гигантский молот. Причислить землетрясение к усталости нельзя: бокал с портвейном спрыгнул со стола и разбился, оставив не выводимое пятно, которое каждый день напоминает, что я в плену кошмара.
На двадцать первый день заточения ужас внезапно прекратился. Никто не дышал в затылок, не шаркал за дверьми, с потолка ничего не сыпалось. Долгожданная тишина усыпляла лучше колыбельной. Мне приснился разрушенный монастырь, там ветер выл, гуляя по руинам, а сквозь вой пробивался колокол. Бой звучал настолько явственно, что, открыв глаза, ещё слышалось эхо. Нечто подобное встречал в свитках; думал найти, сравнить с описанием, но издевательства продолжились – в библиотеку попасть не смог, лестница на второй этаж исчезла. Повезло, что несколько листов с письмом лежали в кармане. И пусть мозг, напичканный сказками, закипал, лишившись книг, я совершенно не понимал, чем заняться. Пожалуй, это были самые тяжкие дни. Тогда я узнал, что такое настоящее безумие».
На этой грустной ноте письмо обрывалось, на исписанных листах не осталось места. Открыл карту, нагрел.
«Сегодня откупорил последнюю бутылку портвейна. Ума не приложу, что буду делать, когда он закончится. Приближается октябрь. Ночами в доме стало зябко и сыро. Пришлось растопить камин: не хочу заболеть, это может плачевно закончиться. В начале сентября, когда стены ещё хранили тепло августовского солнца, а свежий ветер, приносивший запах вереска с окрестных холмов, наполнял ароматами воздух в холле, я не нуждался в камине, а камин не нуждался в дровах. Поэтому
