садике перед собором сел, набросал его карандашом – светотени, штриховочка – и чуть не плачу. Ну как я изображу, что мне в этой горе не нравится?! Как ни рисуй, всё равно что фотография выходит. Смотрю, смотрю… Ну хорошо, понимаю: барабан с верхней колоннадой и купол слишком для здания высоки, оно для них низкое. Получается – как голова большая на низком туловище, вот и давит. Ну и что?.. На чистой картонке еще раз контур набросал, без штриховки, без теней. Смотрю – на собор, на рисунок. Что-то не то, разница! Собор тяжелый, а у меня контур легкий. Почему?! Опять штриховочку нанес: здание – серым, колонны – еще темнее. И всё пропало, тяжесть! Бред какой-то!.. Ночь ворочался, даже Стелка подходила: «Ты пьяный или заболел?..»
Димка тяжело перевел дыхание. Стелла вдруг потянулась и погладила его узкой ладошкой по голове. Он отмахнулся и продолжал:
– Утром опять к собору со всех ног. Башка трещит. Мучался, мучался – карандашом, красками, так и сяк. Не жравши целый день, только курил. И вышло у меня… уже как-то само собой вышло: белое здание. Белое! А колонны – розовые, светлые. Смотрю – и купол стал не велик, и весь собор у меня такой легкий получился – в небо всплывает. Меня шатает уже, а я, дурак, радуюсь… Следующий день еле вытерпел. Всё на акварель свою любовался. Окружающие дома подрисовал, облачка над куполом. – Димка поморщился: – Это уж, наверное, зря, но так мне усилить хотелось, как он в небо летит…
Поехал работу сдавать. Опять толпа. Все трясутся, а я отдал рисунок – и хожу довольный какой-то, или отупевший. Представляю, как буду перед своим красноносым отчитываться.
Часа два нас у дверей мурыжили, разбирались взаперти, что мы там по заданиям напахали. Наконец, начинают вызывать. Вхожу в зал – экзаменаторов человек пять за столами, а красноносого нету. Моя работа у молодого. Стильный такой – без пиджака сидит, в нейлоновой рубашке с галстуком, и рукава засучены. «Перевозчиков? – и кидает мне картонку. – Двойка!..»
Меня как кувалдой между глаз ухнуло! – «За что же двойка?!» – Он ухмыляется, гаденыш… Эх, жалко, так я обалдел, что лица его не запомнил. И фамилию не узнал… – Димка сжал губы.
– Перестань! – сказала Стелла.
– Гладкая такая ряшка, – с ненавистью процедил Димка. – «А что ж вы, говорит, тут намалевали? Белый Исаакий!» – Хочу объяснить, не дает: «Понятно, понятно, вы его таким видите. Рано вам еще вывертами заниматься, выучитесь сначала! А то несут – синие деревья, зеленое солнце и воображают о себе!» – А я, дурак, еще булькаю: «Да вы посмотрите, поймите, он же МРАМОРНЫЙ! Он ТАКИМ должен быть, это он от времени потемнел!»
Тут еще какой-то хрен подваливает. Начальник. «В чем дело?» – «Да вот, абитурьент оспаривает оценку. Видите изыск: белый Исаакий и колонны цвета дамских панталон». – Начальник сердится: «Ну так отправляйте его! Что вы на одного столько времени тратите!»
Димка засопел:
– С-сволочи, паразиты!..
Григорьеву даже стало не по себе от этой прорвавшейся
