на другой берег. Он был умен, этот широкий человек… Но Ябто понимал: в том, что он делает, немного разума и много веры, что обрушивший на его голову позор, покорно идет на приготовленную ему гибель.
Он вспоминал беглеца, который, почти так же, как его сыновья, был обязан ему тем, что живет и ходит по тайге. Он думал о нем, он уже не надеялся – знал, что все станет именно так, по его нынешней вере…
И вера широкого человека получила награду.
Вдалеке показалась лодка. Увидев ее, один из сыновей взвизгнул по-собачьи – Ябто пожалел, что забыл в стойбище плеть… Лодка шла на удивление ровно, хотя гребца не было видно.
– Он упал, он прячется! – закричал один из сыновей, тот, который первым выдал себя, забыв про засаду. – Я видел, сам видел! Отец, стреляй!
– Заморыш! Ублюдок! – закричал второй.
Широкий человек пустил стрелу – свистящее черное перо взвилось над рекой и застыло в середине лодки. Следом полетели другие стрелы и замирали рядом со стрелой Ябто.
Лодку повело, развернуло бортом, закрутило и понесло к берегу, будто кто-то ею правил и теперь бросил весло. Удача шла в руки широкому человеку. Он застонал сладко, когда увидел, как оба сына, бросив оружие на берегу, кинулись в воду и овладели лодкой.
Ябто бежал к ним изо всех сил…
Вдоль всего днища лежала полусгнившая лесина, утыканная черноперыми стрелами широкого человека и его сыновей.
Больше в лодке ничего не было.
Ябто, не отрываясь, молча, смотрел на добычу и, наконец, промолвил:
– Вернусь – убью старика.
Той ночью исчезло оружие – роговой лук, колчан с тремя десятками стрел, пальма, кожаная рубаха, обшитая пластинами светлого железа, и нож с белой рукояткой из кости земляного оленя.
Сыновья были правы: этот человек совершил кражу под утро, когда, скрывшуюся за скалой полную луну, еще не сменило солнце. Этот человек одолел охрану колокольчиков и ушел незамеченным. Он был слишком мал для такой увесистой добычи, но он унес все, не забыв даже самих колокольчиков, привязанных к пальме и луку. Он предвидел мысли своих преследователей.
Этим человеком был я.
Лодка понадобилась мне только для того, чтобы перебраться на другой берег реки напротив стойбища. Тем утром я прятался за камнями и смотрел, как сыновья широкого человека бледными насекомыми бегают от отцовской плети.
Это было неразумно – мне следовало понимать, что я совершил непоправимое, – беречь время и уходить как можно дальше. Но я был молод, и мне так хотелось и, наверное, ради этого зрелища я решился на такое. Я с трудом удерживал себя от другого совсем уж безрассудного поступка – вскочить, закричать, скинуть парку, спустить штаны и показать зад.
Меня грела мстительная мысль: Ябто мечется и щедр на злобу, но худшее для него впереди. Пройдет немного времени, и весть о его неслыханном позоре поползет
