небрежно брошенной фразы. Несправедливость сказанного пронзила его как приступ боли или как отточенная дуэльная шпага. И он не ушел. Он продолжил настаивать, что говорит правду.
После этого случая Яну Колбовскому пришлось забрать сына из кадетов.
Тем вечером они сидели в темной гостиной своей квартиры в доходном доме Калашникова и впервые долго говорили – так, как должны говорить отец и сын. Старший Колбовский покаялся перед сыном за свою слепоту и впервые налил ему вина. Они говорили о законе и справедливости, о силе и власти, о великодушии и могуществе, и о том, в каких разнообразных комбинациях эти вещи не сочетаются в нашем мире. Феликс Янович запомнил тот разговор на всю жизнь. Возможно, еще и потому, что он, словно открыв новую главу их отношений с отцом, тут же ее и завершил. Не прошло и месяца, как Яна Андреевича заколол какой-то неизвестный офицер после ссоры в ресторане…
В кабинете урядника отчаянно пахло табаком и крепким перестоявшим чаем, что говорило о том, что Петр Осипович пребывает в крайне плохом настроении. Курил Кутилин редко, а на службе – лишь тогда, когда не мог себе позволить той маленькой слабости, которая была простительна безутешной вдове.
Поначалу Феликсу Яновичу почудилось, что сейчас инспектор досадливо сморщится и укажет им на дверь. Затягивать расследование было совершенно не в его интересах, особенно при столь напрашивающемся выводе. Однако же Кутилин вздохнул и переспросил.
– Значит, не знаете – от кого было письмо?
– Нет, – поджала губы Варвара Власовна.
– Но это легко выяснить, – торопливо заметил Феликс Янович. – По моим записям. Мы сделаем запрос по адресу. Если вы, конечно, даете свое добро на дополнительное расследование.
– Уже не могу не дать, – проворчал Кутилин. – Тут еще и свидетель объявился, будь он неладен.
Варвара Власовна громко охнула и прикрыла рот рукой.
Как выяснилось, дворник Захар накануне смерти Гривова поздним вечером как раз проходил мимо купеческого дома. Окно кабинета Петра Васильевича, где утром его нашли в петле, было приоткрыто, несмотря на прохладный вечер. Купец, как известно, любил свежий воздух. Дворник отчетливо слышал, как Гривов яростно ссорился с кем-то и, похоже, обменивался угрозами. Второй голос звучал приглушенно, потому Захар не разобрал – мужской или женский. Однако же он отчетливо слышал, как Гривов взревел: «Ты мне угрожаешь?!» А чуть позже долетела и еще одна фраза «Смерти моей хочешь?! Не надейся!»
Прослышав про смерть Гривова, Захар некоторое время мучился сомнениями. Наконец, укрепив дух исповедью и многократным крестным знамением, сутки спустя он таки оказался в участке. Где и рассказал на духу все, что знал. В свете этих показаний, а также слов вдовы про письмо и благостное настроение ее супруга, Кутилин не мог оставить дело на прежней точке. И, хотя Феликс Янович не готов был признаться в этом, его такой оборот дел лишь
