сила земная или небесная не в силах смыть этот позор с моей страны! Ни за одно поколение, ни за сотни лет!
Сотрясаясь от рыданий, Фриче судорожно прижимал кулаки ко лбу; задыхаясь, он выдавил:
– Простите меня, что утратил над собой контроль – но я просидел здесь целый час, пытаясь подавить переполнявшее меня!
Мы спросили его, не нужны ли ему снотворные таблетки на ночь, он ответил:
– Нет, какой смысл? Изгнать все это из сознания было бы проявлением малодушия!
Ширах произвел впечатление человека, сумевшего взять себя в руки, но произнес такую фразу:
– Я не понимаю, как немцы оказались способны на такое!
Фрик предпринял жалкие попытки дать внятное объяснение:
– Мне кажется, все дело в том, что связь оказалась в последние месяцы нарушенной – все эти бомбардировки, этот всеобщий хаос – не знаю, в чем дело.
Потом и вовсе поставил точку на обсуждаемом, осведомившись насчет прогулки.
Функ пребывал в подавленном состоянии, разразился слезами, когда мы спросили его, как подействовал на него этот фильм.
– Ужасающе! Ужасающе! – сдавленным голосом повторил он. На вопрос, нужно ли ему снотворное, он в паузе между всхлипываниями ответил:
– Что это даст? Что это даст?
Штрейхер лишенным каких-либо эмоций голосом сообщил, что фильм был «ужасен», после чего попросил, чтобы конвоиры в коридоре вели себя ночью потише, а то ему будет трудно заснуть.
Шпеер внешне не показал признаков будораживших его эмоций, но фильм, как он заявил, лишь укрепил в нем веру в коллективную ответственность партийных вождей и в невиновность немецкого народа.
Франк находился в крайне подавленном состоянии, но когда мы упомянули о фильме, он от душившего его стыда и гнева тут же залился слезами.
– Стоит только подумать, что мы жили, как короли, и верили в это чудовище! И не верьте никому из них, когда они станут вам рассказывать, что, дескать, ничего не знали и не ведали! Все знали, что с этой системой все очень и очень не в порядке, хоть, может быть, деталей и не знали. Не хотели они их знать! Было слишком уж соблазнительно сосать от этой системы, содержать свои семьи в роскоши, веря в то, что все в порядке! Вы еще относитесь к нам по-божески, – добавил он, кивнув на стоявшую на столе еду, к которой он так и не притронулся. – Ваши пленные, да и наши соотечественники гибли от голода в наших лагерях. Да будет Бог милостив к душам нашим! Да, герр доктор, то, что я вам сказал, это так и есть. Этот суд был угоден Богу. При встрече с остальными я пытался понять их – но теперь все это позади. Я знаю, что делать и как поступить…
Произнося последнюю фразу, Франк посерьезнел. Мы спросили его, не надо ли ему снотворного. В ответ он лишь покачал головой.
– Нет, благодарю. Если не засну, я смогу молиться… (в искренности Франка сомневаться
