радость встречи была искренней.
Правда, Ларионов отметил, что за год или около того, пока они не виделись, сестра не то чтобы постарела, а поблекла.
– В общем, скажи, где можно раздеться и дай мне какой-нибудь халат.
– Ленкин пойдет?
– Почему бы нет.
– А раздеться можешь в Катькиной комнате.
Сестра кивнула.
– Ну, то есть в нашей с тобой бывшей, – зачем-то пояснил он.
2
За дверью ванной ровно шелестела вода.
Не зная, чем себя занять, Ларионов занялся праздничным ужином.
Он подумал и решил, что если сестра уйдет сразу после мытья, то стоит немедленно приступить к программе. А если бы она задержалась, можно было посидеть вместе. И это тоже оказалось бы хорошо.
Он неспешно орудовал на кухне: нарезал ломтиками «рижский» хлеб, открыл банку и выложил в вазочку фальшивые крабьи клешни. Потом откупорил маслины, слил сок, вывалил их в другую вазочку. Затем поставил на плиту сковородку, налил масло, но китайскую смесь пока оставил в морозилке, решив, что начнет ее жарить, когда прояснится ситуация.
Все шло своим чередом, водка ждала в морозильнике и при любом варианте обещала свободу.
Вода шумела и шумела, Нина наслаждалась процессом.
Продолжая плыть на волнах нахлынувшей свободы, Ларионов ощутил нереальность ситуации.
Он находился в своем доме, где неспешно – без взлетов и падений – текла нынешняя семейная жизнь: настолько безэмоциональная, что казалась вечной, хотя таковой не была.
И в то же время в этом же доме, в этих же стенах – только между других обоев и среди другой мебели – прошли первые двадцать лет, проведенные в беспорочной близости с сестрой.
Сейчас казалось, что ничего того на самом деле не было, все лишь приснилось.
Но то было – и было, несомненно, лучшим в его жизни.
И сейчас вода шумела в той же ванной комнате, где они с сестрой когда-то невинно намывали друг друга по утрам.
Более того: несмотря на то, что на месте убогой железной ванны родителей давно стояла уютная акриловая, угловая и сияющая, и душевых леек за эти годы было сменено бессчетно, вода падала на то же самое тело, которое когда-то прижималось к нему в постели.
Ларионов потряс головой.
Мысли о прежней счастливой жизни вытеснили мечты о грядущих женщинах, которых предстояло найти по одной на каждый ошеломительно свободный вечер.
Он думал сейчас о Нине – о ней и только о ней, потому что когда-то она была его всем.
Это казалось странным, поскольку та жизнь давно умерла и ничего не могло повториться.
Но наваждение было слишком сильным.
Поставив и маслины и крабовые клешни обратно в холодильник, чтобы они не нагрелись за время ожидания, Ларионов прошел в комнату дочери.
Там нашлись вещи сестры, больше им было негде быть.
На сиденье стула лежали прозрачные колготки, на спинке висело платье, сверху белели трусы
