двадцать третья
Трофей
Они справились. Наложили заплату. Вычерпали воду. Вытряхнули из доспехов и побросали в море останки убитых римлян. Почти как мусор. Скуба пробормотал некую религиозную формулу, мол, дарит тела врагов морским богам – и все.
Коршунов был недоволен. Не то чтобы в нем гуманизм проснулся, вовсе нет. Он помнил, как римляне топили боранские корабли. И как трирема шла прямо по головам уцелевших, он тоже не забыл. Но эта резня – полный идиотизм. Он-то рассчитывал порасспросить пленных, взять пару уроков судовождения. Но не успел. Пока он разобрался с дыркой, всех уже прикончили. Коршунову даже в голову не могло прийти, что эти бородатые отморозки перебьют всех.
Конечно, Алексей высказал все, что думал по этому поводу. Лично Одохару. Но тот лишь пожал плечами.
Да, лучше было бы оставить несколько «языков», но такой уж мы, гревтунги, народ. Если рассердимся, то не успокоимся, пока всех не перемочим. Привыкай, Аласейа.
«Хрен вам! – подумал Коршунов. – Я вас от этой дурной повадки: резать всех, кто под руку подвернется, – отучу!»
Но это – дело будущего. А сейчас все они могли праздновать победу. И гордо задирать подбородки. Ведь это не герулы, не бораны, кичащиеся тем, что они – мореходы, захватили римский корабль. Это сделали они, гревтунги! И исключительно потому, что он, Леха Коршунов, в нужный момент подключил мозги и сообразил, как прикончить вепря. Пусть главную работу проделал Одохар, но главная заслуга – его!
И это, черт возьми, тоже было очень приятно! Положительно, фортуна ему симпатизирует.
Когда Коршунов агитировал боранов не тащиться вдоль берегов, а выйти в открытое море, он, конечно, понимал, что это – риск. Несмотря на компас, умение определять скорость с помощью брошенной за борт веревки с поплавками и знание математики. И он был зол, когда бораны категорически отказались терять берег из виду. Мол, если шторм – так они и укрыться не успеют.
Определенный резон в этом был. Плавать по морю на этих беспалубных судах могли только исключительно храбрые люди. Простая байдарка, затянутая рогожкой, и то была надежнее. По прикидкам Коршунова, для таких вот лоханок волнение в каких-нибудь пять баллов – уже смертельный риск. А то и – «вечная память».
«Вечной памяти» не хотелось. Хотелось жить и радоваться. Любить Настю, пить молодое вино, строить наполеоновские планы… и претворять их в жизнь. Что для покойника крайне затруднительно. Еще хотелось, навоевавшись, вернуться «домой», взять пару сотен дружинников и прошерстить дикие квеманские леса. На предмет отыскания командира. Чуяло сердце: жив курилка! Вытащить Генку из квеманской глуши, посадить рядом: пусть порадуется, глядючи, как поднялся его пилот-исследователь.
Очень лестно было Алексею показать старшему другу, какой он, Коршунов, молодец.
Так что не было Алексею никакого резона тонуть, и жестко настаивать на своем Коршунов не стал. И вот как удачно получилось. Такой роскошный трофей. Правда, и заплатили
