ась оценить чем же она привлекательна. Она без устали поправляла волосы, красила губы, подводила глаза – и снова всматривалась, всматривалась, всматривалась….
Порой мужчины не могли пройти мимо нее. Они окликали ее, причем не только студенты иностранных факультетов, по имени Аджитт, или Амар, или приглашающие подвезти на дорогих авто «новые русские», а и вполне приличные ребята, у которых быть может даже были девушки. То ли они не могли пройти мимо ее ярко-рыжих волос, то ли им нравилась бледная, фарфоровая кожа…. Но глаза всегда выдавали их неподдельный интерес и интригу, которую создавало знакомство.
Ей нравилось, как они смотрели на нее: жадность, экспрессия, нетерпение – выдавали в них не жеребцов, нет, но исследователей! Каждый хотел обуздать, укротить, или даже просто установить контакт. Она иногда отвечала на их инициативу, иногда жестоко игнорировала. Все зависело от подхода: ибо она не терпела грубости и хамства. А мужчины, как известно, бывают разные.
Ее жутко коробило, когда незнакомые люди обращались к ней «на ты». Не то чтобы здесь имело место высокомерие или гордыня, просто ей казалось, что из-за своей слегка воздушной невесомой природы, она немного выше других. Что ее душа и личность должны в первую очередь вызывать опасение, желание подражать, и глубокое неподдельное уважение, нежели просто провоцировать на панибратство.
Она всегда пользовалась одним и тем же парфюмом: Coco Mademoiselle. Этот запах, аромат юной, но искушенной натуры соответствовал ей как никакой другой. Этот запах хорошо сочетался с ее кожей, и в сочетании с ней становился немного пряным и густым. Знакомые мужчины часто говорили ей, что не будь на ней этого запаха, ее природа не была раскрыта в полной мере. Не будь этого запаха, его следовало бы придумать.
Она жила одна, и одиночество поселилось с ней рядом, как незримый друг, или враг. В бесчисленных съемных квартирах, ей было тяжело ощутить себя "дома". Где бы она ни была – везде призраки прошлого гнались за ней, намереваясь постучаться в окно и в минуты слабости и отчаяния.
Однажды она пересеклась с подругой в кафе, и лениво разглядывая посетителей, в одном из них, мужчине в шляпе – узнала его. Это был он, тот, который когда-то разбил ей сердце, сделав ее холодной и неприступной, жестокой и жадной, не желающей делиться собой решительно ни с кем. Когда-то далеких 10 лет назад, она в одной ночной рубашке, вылетела на крыльцо их тогда общего дома, держа в руках чемодан, другой затягиваясь сигаретой, попутно тормозя машину, чтобы побыстрее «убраться отсюда к чертовой матери». В тот день она впервые в жизни путешествовала автостопом. Он не оставил ей ни денег, ни силы плакать, ни гордости.
Сегодня, спустя 10 лет, прямо здесь, в этом кафе – он сидел, с какой-то юной особой, неспешно потягивая коньяк. Даже не думая о том, что возможно эта встреча изменит их обоих. Она резко встала. Их разделяло ровно 3 столика, и где-то 15 шагов. Она прошла их быстро резко, властно, яростно вколачивая каблуки в кафельный пол ни в чем неповинного заведения. Что подтолкнуло ее на эту сцену, она потом уже не помнила. Яростные крики раздавались далеко за стенами кафе, за их ссорой наблюдала добрая сотня человек, компилируя попутно посты в социальных сетях из видео и фотографий с места событий. Она разбила и его бокал и его спутницы. Она даже угрожала расправой. Выглядела она в целом не особо привлекательно, но это меньше всего ее волновало в тот момент.
Что-то изменилось в ней с того дня. Ей больше не хотелось ни встреч, ни взглядов, ни обожания. Ей не хотелось крутить волосы на папильотки, ей не хотелось, чтобы о ней знали, ее видели, на нее смотрели. Ей просто хотелось выйти в окно, шагнув с карниза в безветренную Москву и больше никогда не слышать, не чувствовать, не любить.
Ее не столько волновало, зачем он так с ней поступил, сколько то, как он может спокойно жить после этого, развлекая все новых пассий и торжествуя в образе Дон – Жуана. Ведь разбить юное, молодое, неокрепшее сердце – можно лишь раз, и оно не восстановится, не склеится, не воссоединится. Лишить юную барышню романтических иллюзий, – это как войти в храм с непокрытой головой, и грех, и в то же время им многие пренебрегают. А ведь она верила! И не столько ему, сколько в любовь…
Свернувшись кошечкой, под теплым велюровым пледом, она слушала как тикают часы и думала о том, как жить дальше… И жить ли?
Достаточно выйти в аптеку, купить пару десятков таблеток, и дело с концом. Но что-то мешало ей почти на отчаянный шаг. Может эта была та, любовь о которой так часто поют афроамериканцы: любовь, которая выше мужчины и женщины, любовь к себе, к своей кошке, к родителям, к детям… Кстати, а кто же покорми кота?
Покончить со всем можно лишь раз, а сожаления могут аукнуться и на том свете. Зазвонил телефон. Это звонил он. Она не сразу подошла, и когда услышала в трубке его голос, почувствовала, как немеют пальцы рук. С трудом удерживая руку, превозмогая боль в запястье, она достаточно резко осведомилась, что ему нужно. Он мягким, нерезким голосом, сказал, что им нужно поговорить. Она отрезала, что говорить не о чем. Но он настаивал. Постепенно
