тебе не больше шестнадцати, а увидев вблизи, решил, что, может, и тринадцать.
– Я сложена, как мальчишка.
– Нет, что ты.
– Как раз да. Поэтому кажусь моложе. Почему ты прячешь лицо?
Очень уж долго она тянула с этим вопросом.
– Не хочу тебя отпугнуть.
– Внешность человека меня не волнует.
– Тут дело не только во внешности.
– А в чем еще?
– Когда люди видят меня, у них возникает отвращение, страх. В некоторых вспыхивает ненависть ко мне… или они так думают, а потом… все становится ужасно.
– Тебе обожгло лицо или как?
– Если бы только это, – ответил я. – Однажды двое пытались меня сжечь… но я уже… я был таким и раньше.
– Здесь не холодно. Перчатки по той же причине?
– Да.
Она пожала плечами.
– По-моему, это руки.
– Ты права. Но по ним… можно предположить, какой я.
– В этом капюшоне ты прям Темный жнец[5].
– Сходство только внешнее.
– Если ты не хочешь, чтобы я увидела тебя, любопытства проявлять не буду. Можешь мне поверить.
– Думаю, что могу.
– Можешь. Но у меня тоже есть условие.
– Какое?
– Тебе нельзя ко мне прикасаться. Даже случайно, даже мимолетно. Особенно кожей к коже. Только не это. Даже перчаткой к моей куртке. Никто не может прикоснуться ко мне. Я этого не допускаю.
– Хорошо.
– Твой ответ слишком быстрый для лжи.
– Это не ложь. Если я прикоснусь к тебе, ты стянешь капюшон с моей головы. Или, наоборот, если ты начнешь первая и стянешь капюшон с моей головы, тогда я к тебе прикоснусь. Мы заложники собственной эксцентричности. – Я улыбнулся вновь невидимой ей улыбкой. – Мы созданы друг для друга.
13
В восьмилетнем возрасте, понятия не имея, куда мне деваться, я попал в этот город воскресным вечером, в кузове восемнадцатиколесного трейлера, который перевозил какое-то оборудование. Какое именно, я, конечно, не имел ни малейшего представления. Машины в кузове закрепили цепями-растяжками и укрыли брезентом, но между брезентом и машинами нашлось достаточно места для восьмилетнего мальчишки. Я забрался в кузов уже в сумерках, пока дальнобойщик обедал в кафетерии на стоянке для грузовиков.
Двумя днями раньше у меня закончилась еда. Моя мать отправила меня в большой мир с полным рюкзаком еды, и съеденное я заменял яблоками из заброшенных садов, если предоставлялась такая возможность. И хотя я по большей части рос сам по себе, как сорная трава, и в лесу находил пропитание чаще, чем в маленьком доме, я плохо представлял себе, что могут предложить мне леса и поля.
Поголодав день, ранним воскресным утром я оказался в молодом сосновом лесу. Рос он на равнине, а кустов было слишком мало, чтобы я чувствовал себя в безопасности. То есть прятаться мог только за деревьями, но ветви росли высоко, а тонкие стволы не обеспечивали надежного укрытия.
Темный жнец/Grim Reaper – образ смерти, обычно в черном балахоне с капюшоном.
