Моя дочка почему-то хочет, чтобы синей была левая половина.
– А какая разница? – раздраженно спросила румяная кукла. – Берите этого, смотрите, какой гарный хлопэць!
Но Нюта вырвала руку из Машиной, затопала ногами, исступленно, горько повторяя:
– Неправильно, неправильно!!!
– Балуют детей, потом сами всю жизнь плачуть, – сказала продавщица с осуждением.
Арлекина все же купили. Зачем?! Вывернутый наизнанку лгун, притворяга, оборотень! Еще допытаться надо – кто и для чего его сюда прислал. Бить его, пока не признается!
– Нюточка, я на работу пошла! – кричит из коридора Маша. Она уже в плаще и шляпке.
– Иди… – не оборачиваясь, девочка продолжает зафутболивать Арлекина под диван.
Она никогда не звала Машу мамой, хотя Анатолию в первый же день радостно и легко сказала: «папа!». Иногда бывали периоды, когда она говорила Маше «Ма», – как тысячи детей зовут своих матерей. Но та не обольщалась – это был всего лишь первый слог ее имени.
Дверь хлопает, Христина основательно и последовательно запирает ее, дважды проворачивая ключ, вешает цепочку и внимательно осматривает внушительную дубовую поверхность – не пропустила ли еще какой замок, запор, задвижку? Через минуту возникает на пороге детской.
– Та-а-ак, – отмечает она. – Чи тут банда Петлюры гуляла, чи дивчина живэ?
Не получив ответа, с минуту наблюдает за действиями ребенка.
– Значить, не трамвируваты вас, Анна Анатольевна… – И вдруг говорит другим голосом: – Йды-но сюды, уёбище!
О, вот это уже интересно! Христина вдруг заговорила тем чудным, обворожительным языком, каким общались «шоферюги с молокозавода». Назывался он: «отойди-немедленно-от-окна-не-слушай-эту-гадость!».
Когда ранним утром охранник разводил тяжелые створы грязно-серых железных ворот молокозавода и десятки желтых цистерн с рисованным красным тавром на боку выползали со двора на улицу и толпились в заторе, протяжно и восторженно, как коровы, мыча, – тогда окрестности улицы имени борца революции Жадановского – бывшей Жилянской – оглашались цветистыми, как салют, взрывами особого шоферского разговора, непонятного, но очень решительного.
– Йды-но сюды! – повторила Христина. – Ликуваты тэбэ будэмо… Штопать-перелицьовувать… От кажи: ты, Нюта, умна чи дура?
– Умная, – убежденно отозвалась девочка. Христина свернула ладонь трубочкой, поднесла к своему круглому куриному глазу и вгляделась, как в бинокль.
– Нэ видать. Уси умны правой рукой вещи хапають, а ты – левою… Та ще нэ подступысь к тебе, то нэ кажи, це не робы… А ну давай грать! – крикнула вдруг. – Така ж вэсэла гра! Стий, не рухайся! Зараз будэ в нас полчеловека!
Потряхивая чемоданным задом, сбегала на кухню, приволокла несколько вафельных кухонных полотенец, вытащила из подола необъятной юбки три лошадиного размера английские булавки.
– Стоять,
