аж подавился словами и только замычал нечленораздельно, вовсю в отрицании тряся головой.
– Озюн кетлюк, урус!!! Озюни сокарым!!! – припадочный татарчонок начал биться в цепях.
– Вот, за живое взяло, чую, дело тут не ладно, надо бы повременить с куплей, – с удовлетворением заключил Афанасий.
Подъехав ко мне, рязанец ухмыльнулся и вполголоса произнёс:
– Ишь как мурзёнок взбесился. Бранными словами хулит, убить грозится, точно высокородный!
Испугавшись, что мы уезжаем со двора, уже согласный на всё, дворянин из Вязьмы взмолился:
– Христом Богом прошу, забери ентого сына нечистого!
– Эх, ладно, раз обещался – возьмём, княжича моли, чтоб не снял мне голову за такую пустую растрату казны, – переключил на меня внимание Бакшеев, сам сделав рукой жест конвою, чтобы вязали буйного мальца.
– Княже, сделай милость, забери ирода, я за твоё здравие свечу в две гривенки весу в церкви поставлю, век Бога молить буду! – надрывался торговец ясырём [64].
Мало чего понимая, я промямлил, что заберу. Откуда взять на оплату пленного денег, мне было неизвестно.
Погрузив покупку животом на круп заводного коня, Афанасий сообщил вяземцу:
– За платой завтрева поутру приходи ко двору царского слуги, конюшего, боярина Бориса Фёдоровича Годунова. Его казначей расчёт даст.
– Батогами меня с того двора не сгонят? – заволновался продавец.
– Тебе, дурню, царёв брат слово дал, а ты смеешь сомнения являть? – опять начал делать суровое лицо старый пройдоха. – Куда ты третьего татарчонка из ихней ватажки девал?
– Отдал купцу Фёдору, что с Астраханью торг ведёт, тотто был смирен и разумен, русскую речь разумел, и татарскую, и наречья разные ногайские, что улуногай и кичиногай именуются. Больно он купчине понравился, в прикащики его возьмёт, быстро выкупится, я за него всего двенадцать рублёв получил.
– Нам же бедностию жалился, хитрован! – попенял дворянину Бакшеев.
Связанный татарчонок, слыша такую лестную характеристику своему компаньону, прошипел:
– Шура, огул шур!
– Ты рабом не бранись, может так статься, сам долю холопью сполна хлебнёшь, – философски посоветовал крымчаку рязанец.
Так мы и выехали к воротам. У молодого черкеса при виде упеленатого молочного брата сжались кулаки, но вступивший с ним в беседу Афанасий разрядил обстановку. Выбравшись на улицу, старый воин сообщил мне, что надо бы кого послать поискать купца и забрать у него прикупленного приказчика.
– Зачем он нам, Афанасий? Да зачем нам два его дружка по разбою? – удивился я.
– Вишь метку на груди и плече татарчонка?
Присмотревшись, я заметил под лохмотьями знак в виде перевернутой набок двузубой вилки.
– Вилка какая-то.
– То-то, знак сей не простой, бийский, тамга рода Барын. Из ближних родичей
Ясырь – невольник.
