молча нагнул голову под низкую будку и вышел.
И артиллеристы за ним.
Бегом пробежали они через нагретое, в масляном жарком запахе, рельсовое полотно.
Нечволодов поманил одного батальонного командира (полкового у него тоже не осталось, да и лишнее) – и велел тотчас идти сменять батальон белозерцев, а если плохо линия выбрана – и её сменить, да вкопаться хоть немного, если жить хотят.
За дальним лесом раздался негромкий пук, звук нарос – и жёлтое облачко немецкой шрапнели рвануло впереди, левей и выше водокачки.
– Они уже сюда сегодня бросали, – одобрительно сказал Смысловский. – Но мы молчим – перестали.
Поднялись по внутренней деревянной лестнице, Нечволодов на ходу выправлял бинокль из-под ремней. Выше лестницы оказалось помещение с обзором на запад и север. Уже сидели тут телефонисты при двух зуммерных телефонах. Западное окно было остеклено и низким жёлтым солнцем ослеплено, туда сейчас не смотрелось. А северное – с хорошим видом, рама вышиблена, и не отсвечивал немцам бинокль.
В простенке на ларе, около телефонов, развернули и карту.
Из обстановки знали они только то, что своими глазами видели, да по собственному соображению.
Бросили немцы один фугасный снаряд, другой. Тоже репера, наверно. За магистральной железной дорогой в Гросс-Бессау было скопление, шевеление. И по опушке леса. Но ни колонны, ни цепи сюда не продвигалось.
Могли, однако, всякую минуту пойти.
– А там, под Гросс-Бессау, наших не осталось? Мы по своим не лупанём?
– Наверняка нет, я уже заключил.
– Осталось – и много, – сказал серьёзный мортирный усач. – Именно там – слишком много.
В самом деле: до Ротфлиса не было трупов. Все трупы – впереди. Но уже под вопрос «наши?» – они не вполне подходили…
– Солнце слева, на север хорошо стрелять! – объявил Смысловский. – У них вон тригонометрическая вышка – ах бы сшибить!
Слева же, от озера, постреливала немецкая батарея. Значит, и пехота какая-то там. Значит, и Рихтера не ждать.
И распорядился Нечволодов другой батальон ладожцев поставить лицом на запад. И полковую пулемётную команду разделить на два фланга.
А больше у него не осталось никого. Ещё был целый полукруг направо, на северо-восток и восток, – но ставить там было некого. Зачем-то забрал Сербинович батальон ладожцев – и Нечволодов отдал молча.
Когда-то в молодости он горячился всё оспаривать. Но за долгую службу свело кислотою скулы, и он молчал: и когда можно смолчать, и когда надо перемолчать.
Впрочем, справа вот-вот могли показаться пики кавалеристов Ренненкампфа.
Впрочем, как и на Японской войне, кавалерией в основном не воюют: кавалерию на войне в основном берегут. По сохранению кавалерии хвалят командующих.
Замер, умер, онемел Ренненкампф.
И, стало быть, верно делал Благовещенский, что отходил? с кем же ему смыкаться?
Если
