и знаки, усеивавшие эти синеватые купюры – синюшки, как назвал их красноглазый Дейк, – оставались для него загадкой. На долю секунды неясным отблеском что-то всплыло в памяти; казалось, еще мгновение, и он сумеет прочитать ровные строчки неведомых иероглифов, уловит тайный смысл геометрических фигур, красовавшихся в центре каждого банкнота… Но воспоминание промелькнуло и исчезло, заставив Кирилла улыбнуться в радостном предвкушении; романтик по натуре, он любил неразгаданные секреты.
Значит, синюшки… Интересно! В родных краях то же самое именовалось «зеленью» – конечно, по традиции; зеленой была лишь «толстовка», сторублевая купюра с роскошным портретом Льва Николаевича. «Ломоносовки», «гагаринки» и прочие послереформенные банкноты пестрели всеми цветами радуги, что, однако, веса им не прибавляло. Банкиры и солидные финансисты упоминали о них как о новых российских деньгах, но народ изобрел иной термин – «портретная галерея». Отдельные же ее шедевры назывались по-разному: одни отдавали предпочтение фамилиям великих людей, другие – именам-отчествам, а третьи и вовсе были с ними запанибрата, мусоля и пересчитывая «мишки», «юрки» да «левы» – кому что Бог послал.
Решив, что местная валюта глядится не хуже родной, Кирилл сунул ее в карман и, подняв голову, снова осмотрел пятиугольный залец с бетонными стенами. Нет, ни на какой из чикагских баров это заведение не походило! Никак не походило! Он мог поклясться в том потрохами загадочного шайкала, хоть не бывал в Чикаго и не знал, что там пьют и что едят. Во всяком случае, не запеченных урдуров, не птер на вертеле и не окорока трипидавров! Насколько он помнил, в Таиланде, Заире и Намибии таких зверей тоже не водилось, не говоря уж о вилюйской тайге, карельских лесах и ущельях Кавказа, где случалось ему бывать в разные времена и по разным поводам.
Сон, сказал он себе, я сплю, и все это мне снится. Забавное сновидение, и только! Но если оно начнет переходить в кошмар…
Впрочем, Харана молчал, и никакие мрачные предчувствия Кирилла не томили – верный признак того, что он находится в безопасности. В относительной безопасности, ибо Харана не утруждался предупреждениями насчет синяков и ссадин и начинал бить тревогу лишь по самым серьезным поводам. Как тогда, на берегу Вилюя…
Кирилл облокотился о стойку и замер, вслушиваясь в неясный гул, вопли, хохот, вбирая незнакомые запахи, наплывавшие со всех сторон – из кухни, где скрылся папаша Дейк, от полок со спиртным, от столов, где веселились посетители. Бывает, обоняние и слух говорят не меньше глаз – так случилось в сибирской тайге, когда под ногой бандита хрустнул сучок, когда тяжелый смрад потного тела ударил в ноздри и в висках забились, зазвенели тревожные колокола. В тот раз Кирилл отделался шрамом на руке, а беглый зек, что охотился за ним, остался лежать в лесу, среди огромных сосен с бурыми стволами; глаза его закатились, череп был разбит ударом приклада, кровавая каша все текла и текла из жуткой трещины на затылке, пачкая мох… Грязный, обросший, изголодавшийся, он походил на дикого зверя, на
