мужа.
Я врал. Себе.
Я её не уводил.
Она сама ушла. От него. Ко мне.
А ещё она шутливо меня благодарила за то, что избавил её от Израиля. И удержал на родине, в очень интересном тогда СССРе.
Она тоже ошибалась. Ни от какого Израиля я её не избавлял. Израиль, по большому счёту, был тут вообще не при чём.
Просто… для меня, загнанного в тупик своим творческим взрывом, ошеломительным рывком прочь из технарского окружения – в жизнь, полную чистой лирики и гармонии между тем, что бурлило внутри и тем, что много обещало снаружи – её появление было для меня спасением.
Шансом. Надеждой. На нашу счастливую жизнь.
И ещё это была Весна. Весна, продолжавшаяся больше года – от нашего знакомства до нашей свадьбы.
Весна, в которой было и лето с пароходной разлукой… и странные встречи в августе… и сумасшедшая осень, за которую мы столько сказали и рассказали друг другу, что хватило бы на целую жизнь… и спокойная тихая зима – уже вместе, уже вдвоём… и двухдневный майский трепет – регистрации, идиотских семейных застолий и торжественного венчания в Храме Всех Святых, когда воск со свечей капал на пальцы, и светлые слёзы текли по щекам…
Блокада
– вторая из старушек-вахтёрш, сидевших на посту общежития шестого факультета по адресу Дубосековская, 9. Абсолютная антагонистка Божьего Одуванчика. По аналогии с добрым и злым следователем, в пику бестелесной ББО Блокада олицетворяла грубое земное начало.
Говорила она, не переставая – громко, пылко и нечленораздельно. Повторяла бесконечным бубнивым рефреном «гады-сволочи-студенты». Все три слова звучали откровенными синонимами.
Долг свой понимала буквально: НЕ ПУЩАТЬ! Нет пропуска, забыл, потерял – нет тебе больше места в нашем общежитии. Потому и прозвали её за бескомпромиссность: Блокадой. Однако вся её принципиальность уходила впустую: через два окна от её вахты находилась умывальная комната. Окна в умывальнике были всегда гостеприимно открыты настежь, и находились в каком-то полуметре от земли. Поэтому, забыв пропуск и столкнувшись в двери с Блокадой, мы молча разворачивались, проходили десять метров и залезали в общагу через окно умывальной комнаты…
Большая маёвско-пищёвская битва.
Так уж географически сложилось, что по одну сторону Волоколамского шоссе раскинулась территория Авиационного института, а по другую – Строгановское художественное училище и Пищевой институт.
И так уж сложилось исторически, что с художниками и художницами маёвцы практически не пересекались, а вот с пищевиками (точнее, с пищевичками) – видимо, как с социально близкими, у нас сложились серьёзные отношения и возникли связи, для многих из моих сотоварищей обратившиеся в брачные узы.
Вообще-то маёвцев манили не только девушки. При общаге пищевого была потрясающая столовая, где готовили блюда в сотни раз вкуснее, чем в наших «рыгаловках» –
