Но если припомнить внешние признаки происшедшего, нетрудно прийти к убеждению в том, что тебе присущи истинное благородство и самоотверженность, о царевич!
– Увы, славный витязь, – сказал Ур Фта, – моя проклятая слепота не позволила мне сразу понять, где истина, и вовремя узнать оборотня.
– Не клевещи на себя, о Ур Фта, – вмешался Кин Лакк, – ведь и мне с моим острым зрением не сразу удалось разобраться, что к чему.
– И все же ты понял скорее и, к счастью, не допустил, чтобы я кинулся с оружием на своего спасителя.
– Пустяки! – воскликнул Нодаль и придвинул к себе огромную чашку ароматных золотистых лухтиков. – По твоим мудро вопрошающим глазам, бесценный форл, я вижу, что обязан разъяснить вам, друзья, обстоятельства моего появления в этой убогой харчевне. Но поскольку я с самого утра разгуливаю без единого зернышка корса во рту, вы, надеюсь, не будете против, если мой рассказ послужит приправой к этим замечательным, хотя и недостойным, о Ур Фта, твоего сана, деревенским кушаньям?
Ур Фта и Кин Лакк подтвердили, что и сами не прочь приступить к трапезе, тем более если она не помешает их новому знакомцу поведать свою историю.
Но как только Нодаль осушил кружку рабады и принялся уничтожать одно за другим стоявшие перед ним кушанья, сделалось совершенно очевидным, что он не сможет выговорить ни единого слова, пока не утолит свой богатырский голод. Не упускали своего и царевич с форлом.
Наконец, когда на столе уже почти ничего не осталось, хозяин по требованию царевича принес пару отлично просушенных трубок. Ур Фта извлек сверкающий каменьями кисет и угостил Нодаля своим саркаром. Они раскурили трубки, а Кин Лакк, не ведавший прелести бодрого горечью дыма, принялся, смакуя, потягивать из кружки горячий черный мирдрод. И Нодаль приступил к рассказу.
– Не скрою, друзья, с детства я испытывал необыкновенную страсть к слабой половине Галагара. Мои любовные приключения начались едва ли не в колыбели, и я не стану утомлять вас россказнями о своих победах на полях нежных сражений в разных краях и весях. Происхожу я из Сарфо, но кто мои родители – к несчастью, не ведаю до сих пор. Меня воспитывала в своем убежище посреди Асфорского леса юная отшельница-рарава. Она нашла меня в Сарфо на базарной площади, где я валялся в крязовой корзине, наполненной опилками, и орал во все горло, требуя материнского лелода. И добрейшая рарава сунула мне в губы сосок своей пустой, но крепкой и ладной груди. Она стала моей матерью и возлюбленной одновременно. Я и теперь с благодарностью вспоминаю о ней. Ее крупные бледные губы, семицветные глаза со стрельчатыми зрачками, густые серебристые волосы, свисающие до колен, запечатлены в моей памяти навек и доныне приводят меня в неизъяснимый трепет. Первый раз я ушел от нее в десятую зиму и с тех самых пор скитаюсь по всему Галагару. Остается добавить, что воинскому ремеслу я обучился в Обители Небесного Взора у великого дварта Олтрана, где трижды зимовал в отрочестве. Не стану
