выражение умственного достоинства человека. В его квартире не было ни bric-à-brac[1], ни пунцовых бархатных портьер, встречающихся чаще в легкой литературе, чем в действительности. Комнаты были большие и высокие со старинными каминами, с глубокими окнами, с хорошо сохранившимися панелями. Мебель была прочная и опрятная, немного старомодная и потому вполне гармонировавшая с комнатами. Со всех сторон были книги, в приличных, но прочных переплетах, как и следует быть книгам джентльмена и юриста и очень аккуратно расставленные на старинных полках черного дерева. В главной комнате стояли два или три кресла, обитые рыжеватым сафьяном, письменный стол с бесчисленными лампами и отделениями, две красивые бронзовые лампы, а над высоким камином висела картина, единственная картина во всей квартире Губерта Вальгрева.
То был портрет женщины красоты почти безукоризненной, с лицом открытым, пикантным, обворожительным, с глазами газели, сверкавшими веселым смехом. Костюм, которому художник придал несколько фантастический характер, был, очевидно, старомодный, какой носили лет сорок или тридцать тому назад. В художественном отношении портрет был образцовым произведением, Рейнольдс или Ромни могли бы гордиться им.
Мистера Вальгрева встретил его слуга, человек средних лет и почтенной наружности. Он был и буфетчик, и лакей, жил в небольшом чулане возле кухни, находившейся в связи с квартирой, и с помощью прачки, приходившей рано утром убирать комнаты, вел хозяйство мистера Вальгрева. Он был примерный и опытный слуга, исполнял безукоризненно должность камердинера и мог, в случае надобности, изжарить котлету и сварить овощи, и в значительной степени содействовал комфорту мистера Вальгрева. Фамилия его была Кюпнедж, а христианское имя Авраам, данное ему не потому, чтобы в крови его была еврейская примесь, но для удовлетворения библейских вкусов его матери, о которой он до сих пор говорил с гордостью как о беспримерной прачке и истинной христианке.
– Есть письма, Кюпнедж? – спросил мистер Вэльгрев, развалившись на своем любимом кресле и рассеянно оглядывая комнату.
Комната эта, выходившая окнами на запад, на реку, видом которой Лондон имеет полное право гордиться, была очень хороша и удобна, и носила отпечаток индивидуальности человека, жившего в ней. Его книги, его бумаги, его трубки, все, что украшало его жизнь, было здесь. В этой комнате он работал семь последних лет, почти с тех самых пор, как начал добывать деньги своею профессией. Все это время постепенно наполнялись книжные полки, каждый том был выбран и поставлен им самим и соответствовал его вкусам.
Он начал мириться с переменой с отъездом из прохладного старого дома, с отсутствием цветов, благоухавших там над каждым окном. Лондон был скучен и грязен, но тут было то, что он любил, – книги и полное спокойствие.
«Я кажется, создан так, чтоб жить
