деле эти маскарады – ужасная глупость, но оказалось, я не так уж и стар, чтобы наслаждаться ими. Прекрасный повод в кои-то веки собрать целую толпу веселых молодых людей, пригласить хороший оркестр, от души повеселиться и потанцевать. И сразу, знаете ли, забываются все неприятности и печали.
– У вас много неприятностей? – удивился Эмберли. – Что-то не похоже.
Лицо Фонтейна тут же омрачилось.
– Полагаю, у всех и каждого есть какие-то личные проблемы. Да и следить за этим домом… тоже, знаете ли, доставляет немало хлопот.
– Да, наверное. Похоже, вы не слишком любите этот дом?
– Нет! – неожиданно резко, даже злобно ответил Фонтейн. – Я его просто ненавижу. Прежде он мне нравился. Всегда хотел обосноваться и жить именно здесь. Но иногда все бы отдал, лишь бы оказаться снова в своей городской квартире… забыть обо всех хлопотах по содержанию поместья.
– Да, это можно понять. Но наверняка есть и приятные стороны.
Губы Фонтейна искривила мрачная улыбка:
– О да. Приятных сторон хватает. Но я, знаете ли, просто не создан быть сельским сквайром. Послушайте, вы точно не хотите, чтобы я представил вас какой-нибудь местной обольстительнице? Нет? Что ж, должен вернуться в бальный зал. Надеюсь, вы найдете свою сбежавшую партнершу. – И он зашагал по коридору, а Эмберли продолжил неспешную прогулку по картинной галерее, где вскоре обнаружил Фелисити.
Церемония расставания с масками должна была состояться в бальном зале ровно в полночь, перед ужином. Минут за двадцать до этого в холле и главном зале начали собираться гости в карнавальных костюмах, покидая уединенные уголки, спешили не пропустить забавное зрелище по разоблачению. Снизу доносились шум, смех, обрывки разговоров, звуки чьих-то торопливых шагов, что резко контрастировало с тишиной, царившей на втором этаже.
Но вот тихо отворилась одна из дверей, из которой вышла девушка и секунду-другую всматривалась в полумрак в дальнем конце коридора. Никого в поле зрения, ни звука голосов во все еще освещенной картинной галерее.
Итальянская крестьянка медленно двинулась по коридору, высматривая что-то. С портретов на нее взирали написанные маслом глаза, точно наблюдали за каждым ее действием. Вот она дошла до арки и заглянула в холл. Там – ни души. Она колебалась, медлила, девушке никак не удавалось избавиться от ощущения, что за ней следят чьи-то незнакомые глаза, нервно оглядывалась через плечо. Затем все же двинулась вперед, но, проходя мимо резного буфета для посуды, остановившись, дотронулась до него. И почти тотчас же отдернула руку; видимо, это оказался не тот буфет, который она искала.
Почти в самом конце коридора из приоткрытой двери на стену напротив падал тонкий луч света, и там она заметила высокий комод орехового дерева. Девушка шагнула к нему, потом остановилась.
За приоткрытой дверью находилась лестница черного хода. Крестьянка заглянула туда, но не увидела ни души. Снова оглянулась через плечо и устремилась к комоду. Тихо выдвинула один
