style="font-size:15px;"> Именно там ко мне подошел человек, который представился заведующим кафедрой спорта Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, и предложил поступать к ним на любой факультет.
– Наш институт, – сказал он, – называют спортивным, но с железнодорожным уклоном. Спорт у нас на первом месте. Поступите к нам со стопроцентной гарантией. Станете мастером спорта СССР. У вас большое спортивное будущее.
Я приехал домой, в Симферополь, рассказал об этом предложении родителям.
Мама всплеснула руками: «Так я же окончила этот институт!.. Именно благодаря ЛИИЖТу ты и появился на свет. Меня по распределению отправили на Дальний Восток, там я познакомилась с папой, и ты родился».
Это был сильный аргумент. На семейном совете было решено принять это предложение.
Забегая вперед, скажу, что никто мне не помогал поступать. Впоследствии я пытался выяснить причины на спортивной кафедре, но никто толком ничего не смог мне объяснить.
Потом мне все же рассказали, что не удалось спортивной кафедре преодолеть стойкую нелюбовь руководства института к евреям – шел 1972 год, самая яма застоя, процентные соотношения лиц коренной и иных национальностей еще существовали, – и мне пришлось биться в одиночку.
Так что я вступил в соревнование за поступление с другими евреями. Ведь выбрал я строительный факультет, да еще и самую дефицитную специальность – «Водоснабжение и канализация». Тогда только начиналась массовая эмиграция в Израиль, и именно эта специальность была самой популярной – все знали, что в Израиле плохо с водой, считалось, что, приехав туда с таким мощным дипломом, можно будет схватить Бога за бороду и сделать хорошую карьеру.
В итоге я поступил сам. И стал не только кадровым, но и потомственным железнодорожником.
Чем же запомнился мне Питер? Кстати, в те 70-е годы мы никогда не говорили «Ленинград», – только «Питер»! Была в этом некая фронда. А сейчас я никогда не говорю «Санкт-Петербург» – только «Ленинград»… В слове «Ленинград» мне не слышится имя вождя мирового пролетариата. Я чувствую в этом слове что-то свежее, как апрельский огуречный запах ленинградской корюшки…
Питерское время помню смутно. Очень мне было некомфортно. Особенно зимой, которая в Питере ужасная. Почему-то эти зимы чаще всего и вспоминаю. Еще темно, когда, чертыхаясь, выхожу из общежития и по нечищеной улице тащусь в метро. Ярко запомнились водосточные трубы, из которых торчали длинные куски льда…
Сажусь в метро на станции «Горьковская», выхожу на станции «Площадь Мира» – в 1992 году она будет переименована в «Сенную площадь». Иду по Московскому проспекту по направлению к институту. До начала занятий еще полчаса, как раз успею позавтракать.
Прямо перед институтом находилась одна из многочисленных ленинградских котлетных. Куда сейчас они делись? В этих котлетных были круглые столешницы из искусственного мрамора, который во многих местах был отколот.
Стоила
